Глава II СЕРП
1. Крестьянское сопротивление большевистскому режиму в 1930 году
(новые документы)
В истории послереволюционной России и Советского Союза найдется немного периодов, которые до сих пор не имеют достаточно внятной сущностной характеристики. Революции 1917 г., Гражданская и Великая Отечественная войны, нэп остаются качественно определенными феноменами. Гораздо сложнее (и это очевидно для всех, кто профессионально занимается проблемами т. н. переходного периода, т. е. 1920—1930 гг.) определиться с интегральной характеристикой рубежа 1920—1930-х гг. Разброс оценок здесь, как будто, невелик. Одни исследователи, равно как и публицисты, заимствуя сталинскую терминологию, называют рубеж 1920—1930-х гг. «годами "Великого перелома"», другие — периодом «революции сверху». Как в первом, так и во втором определении вслед за Сталиным подчеркивается радикальность, масштабность и всеобщность проводившихся в это время социально-экономических преобразований, достойных по глубине и последствиям термина «революция». Другое дело, что в ходе исследований большая часть историков пришла к пониманию неприемлемости употребления термина «революция» в его привычном позитивном смысле. И.Е. Зеленин — один из наиболее авторитетных историков-аграрников в интересной и содержательной статье под названием «"Революция сверху": завершение и трагические последствия»1, анализируя феномен «сплошной коллективизации» (а именно ее Сталин собственно и называл «революцией сверху»), оценил коллективизацию как «одно из самых трагических событий отечественной истории после Октября 1917 г., имевшее самые пагубные последствия для крестьянства и сельского хозяйства страны», а сами аграрные преобразования — как псевдосоциалистические2. Если развить мысль И.Е. Зеленина, то «революцию сверху» можно, вероятно, квалифицировать как псевдореволюцию. Заметим, что историки, изучающие две другие составные части модели социалистических преобразований — индустриализацию, культурную революцию, — также весьма радикально пересмотрели взгляды на эти явления и процессы3.
Свои аргументы «за» и «против» имеет другой термин, который в конце 1980-х гг. был реанимирован известными историками Г.А. Бор-дюговым и В.А. Козловым и стал использоваться как в научной литературе, так и публицистике, — «чрезвычайщина», содержательно весьма емкий, поскольку вбирает в себя характеристику и сущности, и методов проведения, и последствий осуществлявшихся в этот период преобразований4. Вопрос возникает тогда, когда мы попытаемся выделить и другие периоды с подобной качественной составляющей. Ведь разве вторая
26
половина 1930-х — начало 1940-х гг. не подпадает также под это определение?
Так или иначе, но следует констатировать, что состояние терминологической неопределенности есть отражение неопределенности концептуальной. Прежняя понятийная система разрушена, новая еще не создана, и единой и нормативной она уже не будет. В чем видится временный выход? Возможно, в частичном заимствовании прежних понятий при необходимой их адаптации к новым конструкциям и схемам.
Нам представляется допустимым для обозначения периода 1929— 1933 гг. использовать термин «квазигражданская война». Напомним, что некоторые историки (а еще раньше — публицисты) при описании событий этих лет уже использовали стереотипную фразу о войне режима против собственного народа, имея в виду прежде всего крестьянство5. Однако внутри концепции «войны власти против народа» есть и весьма существенные оттенки. Некоторые авторы склонны считать, что война режима сопровождалась крестьянской войной. Так, С.А. Папков в монографии «Сталинский террор в Сибири. 1928—1941 гг.», описывая события февраля—марта 1930 г. в сибирской деревне, отмечает: «В течение полутора месяцев деревня представляла собой арену ожесточенной гражданской войны, где одна сторона пыталась завладеть имуществом другой, а вторая в отчаянии его уничтожала»6. «Секретные донесения работников ОПТУ этого периода, — писал изучавший документацию карательного ведомства за лето 1932 г. И.Е. Зеленин, — больше похожи на сводки из районов, охваченных всеобщим гражданским неповиновением. Это свидетельствовало о том, что крестьянская война, вспыхнувшая в деревне зимой—весной 1930 г. сразу же после перехода к политике сплошной коллективизации <...> разгорелась с новой силой»7.
В связи с анализом взглядов на события 1929—1933 г. следует отметить изданный на русском языке исторический очерк Андреа Грациози «Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917— 1933» (М., 2001). А. Грациози считает возможным говорить о том, что конфликт между государством (вначале Российским, затем Советским) и крестьянским большинством его собственного населения, протекавший в 1912—1956 гг., был «величайшей европейской крестьянской войной», своего рода «Сорокалетней войной». Он акцентирует внимание на «двух актах великой драмы» — 1918—1922 и 1928—1933 гг. В целом подход автора, проводящего параллели между двумя обозначенными периодами сквозь призму противостояния и борьбы крестьянства с государственной властью, представляется достаточно интересным и плодотворным, поскольку позволяет отметить новые элементы в формировании и упрочении большевистского (сталинского) режима, поведении крестьянства в экстремальных условиях и т. д. А. Грациози разделяет уже утвердившуюся в историографии точку зрения о том, что в 1928— 1933 гг. крестьянское сопротивление было слабее, чем в 1920—1921 гг., «когда оно угрожало самому существованию нового большевистского государства», «за время нэпа государство усилилось в большей степени, нежели восстановилась деревня». Действительно, именно государство, прибегнув к испытанным методам периода гражданской войны («используя зависть и социальную напряженность, существовавшую в де-
27
ревне, в ходе раскулачивания удалось в первую очередь расколоть село так же, как делали комбеды в 1918 г.»), начало эскалацию насилия в деревне. Раскулачивание, будучи ничем иным, как «всеобщим грабежом и мародерством», возродило, по мнению А. Грациози, «традицию погромов <...> инспирируемых государством», «на селе при отборе новых кадров действовали те же принципы, что и десять лет назад — предпочтение снова отдавалось самым безжалостным». Бесспорным доказательством того, что в Советской России имела место крестьянская война, А. Грациози считает количество жертв — 12—15 млн чел. Кроме того, в 1930—1931 гг. «программа восстаний тоже была удивительно похожа на выдвигавшуюся 10 лет назад, хотя новая ситуация побудила крестьян добавить к списку 1918—1921 гг. новые требования (возвращение обобществленного имущества, высланных семей, роспуск комсомола, уважение религиозных чувств и обычаев и т. д.). К лету 1933 г., как отмечает А. Грациози, «сталинисты одержали над крестьянством полную победу. В деревне была установлена система, превратившая крестьян <...> в подчиненную, легально подвергаемую дискриминации группу, судьба которой находилась в руках государства». Однако созданная итальянским исследователем модель «великого конфликта государства и крестьянства» содержит в себе определенного рода противоречия. Так, в ряде мест А. Грациози подчеркивает своеобразие того, что называет «крестьянской войной», но при этом предпочитает говорить о развязанной государством «войне против крестьянства». Позицию крестьянства после 1930— 1931 гг. он обозначает как пассивное «сопротивление» беспрецедентного размаха и добавляет при этом: «Кавычки здесь необходимы потому, что термин этот несомненно неоднозначен и за ним скрывается реальность, в которой главную роль играли голод, страх, отчаяние, дезорганизованность и еще многие факторы, тормозившие сельскохозяйственное производство». Здесь кстати окажется использованное в начале 1933 г. Сталиным обвинение крестьян в «тихом и внешне безобидном (без крови) саботаже», которое тот назвал «тихой войной». Отмеченное выше свидетельствует об определенной спорности построений и оценок А. Грациози, ибо «война государства против крестьянства» не может рассматриваться как синоним понятию «крестьянская война». Крестьянство, безусловно, оказывало сопротивление в самых разнообразных формах и масштабах — вначале активное, далее пассивное. Однако сопротивление — это еще (или — уже) не война в ее классическом понимании. Другое дело, и в этом мы полностью солидарны с итальянским историком, «гражданская война» (А. Грациози использует данный термин в кавычках) в СССР в начале 1930-х гг. являлась ярким признаком социального и политического регресса. Он проявлялся в восстановлении в деревне особых форм зависимости, которые Н.И. Бухарин метко назвал «военно-феодальной эксплуатацией крестьянства», в широком использовании «квазирабского», по выражению А. Грациози, труда в промышленности и строительстве и т. д. Победа государства в спровоцированном им конфликте с крестьянством проявилась в упрочении деспотического сталинского режима в таких формах и такими методами, которые, следуя марксистской терминологии, свидетельствовали о наступлении эпохи рефеодализации.
28
Естественно, что системообразующим для описываемых событий является конфликт между сталинским режимом и традиционным российским крестьянством, в котором государственному насилию в форме прямых массовых репрессий противодействовало крестьянское сопротивление в массовых и открытых формах, вплоть до вооруженных восстаний8.
Вернемся к вопросу о том, почему события на рубеже 1920—1930-х гг. можно считать гражданской войной с приставкой «квази»? Прежде всего, в событиях этого периода налицо некоторая совокупность черт и признаков, присущая гражданским войнам как таковым. Имеются элементы вооруженной борьбы, хотя и в специфических формах — доминировало государственное насилие. Имело место применение вооруженных сил, карательные акции осуществлялись силами подразделений ОГПУ и милиции. Повстанцы нигде не удерживали контроль над территориями (иногда несколькими районами) более одной-двух недель. Они не смогли создать устойчивые и альтернативные Советам территориальные органы власти и регулярные вооруженные формирования9. Были также приметы предыдущей гражданской войны и рожденных ею последствий: голод 1932—1933 гг. сопоставим с голодом начала 1920-х гг.; нормированное снабжение продовольственными и промышленными товарами; резкое снижение жизненного уровня большинства населения страны; резкое возрастание масштабов и интенсивности массовых репрессий, осуществлявшихся внесудебными органами — ОГПУ (для сравнения: в 1921 г. органами ВЧК было осуждено около 36 тыс. чел., а в 1930 г. органами ОГПУ — 208 тыс. чел., т. е. почти в 6 раз больше)10.
Среди атрибутов гражданской войны в России многие исследователи справедливо отмечают систему разных типов лагерей. После 1922 г. почти все лагеря, кроме нескольких лагерей типа Соловецкого, оставшихся в ведении ОГПУ, упразднялись. С 1929 г. лагерная система возрождается в виде т. н. исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). Приблизительно в это же время реанимируется практика трудовых мобилизаций и централизованного учета и перераспределения квалифицированных трудовых ресурсов (рабочих и специалистов)11.
Почему нам представляется предпочтительным характеризовать сущность происходившего на рубеже 1920—1930-х гг. термином «квазигражданская война»? Во-первых, потому что равнозначного вооруженного и политического противостояния власти и большинства населения в лице крестьянства не было. Возможно, что противостояние осуществлялось прежде всего и главным образом в социальной сфере, на поведенческом и бытовом уровнях. Во-вторых, это противостояние в своей основе было искусственным, порожденным и спровоцированным политическим режимом.
Правомерен вопрос — какую конечную цель преследовал политический режим, развязывая «чрезвычайщину» и воспроизводя в формально невоенное время массу сущностных атрибутов и черт военного времени? Ответ на него в общих чертах содержится в работах ряда историков и политологов, придерживающихся т. н. тоталитаристской концепции истории России в XX в. Так, польский исследователь Е. Ланг указывает, что по окончании эпохи войн и революций (1914—1920 гг.)
29
в России сложился особый симбиоз экономики и политической системы — военно-мобилизационный, который для своего воспроизводства требовал экстремальных внутренних и внешних условий (если таковых не оказывалось, они создавались режимом искусственно). По мнению чешского историка и политолога М. Реймана, сталинизм являлся порождением глубокого структурного кризиса послереволюционного общества и одновременно инструментом для его преодоления, инструментом насильственной трансформации общества12. Внутри же самого советского общества, как считают исследователи, режим был вынужден создавать и корректировать образ врага в лице специалиста-«вредителя», «кулака», «нэпмана», «врага народа» и т. д. В годы квазигражданской войны конфронтационныи тип пропаганды пронизывал все социокультурное пространство в стране.
Современные исследователи располагают возможностью проанализировать и дать оценку характеру, масштабам и формам крестьянского сопротивления политике большевистской власти в деревне накануне и в самый острый, начальный период осуществления массовой принудительной коллективизации (1929—1931 гг.) на основе материалов, ставших известными благодаря архивным изысканиям последних лет. Мы предлагаем обратиться к уникальному по своей информационной насыщенности источнику — «Докладной записке Секретно-политического отдела ОГПУ о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 г.», опубликованной во 2-м томе сборника «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание»13. Документ содержит наиболее полные и систематизированные (и в этом смысле носящие объективный характер) сведения о т. н. массовых антисоветских проявлениях в деревне на протяжении 1930 г. Принятая в сводке ОГПУ типология форм «классовой борьбы» в деревне с точки зрения выделения активных (массовые выступления, повстанчество, террор) и пассивных (самоликвидация хозяйства, бегство из мест проживания и т. д.) форм протеста в целом может помочь объективно реконструировать драматические события в деревне. Естественное критическое отношение вызывают не приводимые цифры и факты, а интерпретации и выводы, сделанные чекистами на их основе.
Используя данные и оценки, содержащиеся в «Докладной записке», попытаемся определить характер противостояния в деревне, что это было — политическое соперничество «кулачества и других контрреволюционных элементов» и советской власти, поддержанной большинством крестьянства, либо общекрестьянский протест и сопротивление проводимой властями политики. Поскольку особую обеспокоенность у властей вызывали массовые выступления сельского населения, то следует остановиться на их причинах, формах, масштабах и направленности. В «Докладной записке» указывалось: «В 1929 из 1 307 массовых выступлений 403 (30,7 %) возникли на почве хлебозаготовок, 307 (23,5 %) на религиозной почве и только 86 (6,5 %) на почве коллективизации.
В 1930 г. из 13 754 массовых выступлений зафиксировано всего 456 массовых выступлений (3,3 %) на почве мясо- и хлебозаготовок, 1 487 (10,8 %) на религиозной почве и 9 721 выступление (70,6 %) на почве коллективизации и раскулачивания»14. Здесь же отмечалось, что «в массовых и групповых антисоветских выступлениях в деревне в общей
30
сложности участвовало в 1930 г. свыше 2 468 тыс. чел. против 244 тыс., участвовавших в 1929 г.». Указывая, что «антисоветские проявления» в деревне по сравнению с предшествующим, 1929 г., возросли в 10 раз и по количеству массовых выступлений и по количеству участвующих в них сельских жителей, чекисты далее вводили для выступлений в 1930 г. такие разновидности, как восстания и вооруженные выступления. Последние, которых по стране насчитывалось 176, имели следующие признаки: они «проходили под лозунгом свержения Советской власти, руководились повстанческими группами, сопровождались разгоном сельсоветов, взятием заложников, попытками расширения территории, охваченной восстаниями и сопротивлениями властям»15.
Возвращаясь к анализу причин массовых акций протеста против политики властей в деревне, отметим, что и накануне, и в ходе проведения массовой коллективизации первоосновой для протестных действий являлось ущемление или подрыв традиционных экономических и бытовых устоев и интересов крестьянства. Крестьянство, как и во время гражданской войны, оказывало сопротивление чрезмерному по масштабам и внеэкономическому по методам изъятию сельскохозяйственной продукции. Сами чекисты вынуждены были признать, что в 1928, 1929 и отчасти в 1930 гг. всплеск массовых волнений в деревне в период хлебозаготовок, приходился на начало (осень) и конец (весна) кампании. Данный факт служит доказательством того, что эта акция затрагивала общекрестьянские экономические интересы.
Следует также обратить внимание на то, что в 1929—1930 гг. значительная часть выступлений в деревне была вызвана ущемлением религиозных интересов (закрытие церквей, арест церковнослужителей, снятие колоколов, оскорбление религиозных чувств верующих и т. д.) населения. Сами директивные органы неоднократно признавали устойчивые и массовые «искривления и перегибы» в «религиозных делах» как одну из основных причин волнений в деревне16. В приведенном в «Докладной записке» перечне причин, вызвавших массовые волнения в деревне в 1930 г., на первом месте стоит «коллективизация» (7 382 выступления, или 53,7 %), затем «изъятия и ущемления антисоветского элемента» (2 339 выступлений, или 17 %), закрытие церквей и снятие колоколов (1 487 выступлений, или 10,8 %), продовольственные затруднения (1 220 выступлений, или 8,9 %), посевная и уборочная кампании (544 выступления, или 4,0 %), хлебо- и мясозаготовки (456 выступлений, или 3,5 %).
Анализ некоторых ключевых документов, появившихся от имени «верхов» в первой половине марта 1930 г., например, сталинской статьи «Головокружение от успехов» (2 марта), постановления ЦК ВКП(б) от 10 марта 1930 г. «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении» (не для опубликования в печати) и его адаптированного для публикации варианта, напечатанного в «Правде» 15 марта 1930 г., показывает, что основными и наиболее типичными «перегибами» в них названы те, которые повлекли за собой массовые недовольства и сопротивление крестьянства: насильственная коллективизация; «раскулачивание» середняков, бывших красных партизан, членов семей красноармейцев и т. д.; незаконное лишение избирательных прав; закрытие церквей в административном порядке и издевательства над ре-
31
лигиозными чувствами крестьян; закрытие рынков и базаров, запрет на продажу на них крестьянами своей продукции. Многие волнения имели своей первоосновой государственный произвол и насилие, облаченные по идеолого-пропагандистским соображениям в «преступление» низовых работников.
Безусловно, трудно или практически невозможно определить пропорции между причинами массовых волнений, вызванных в 1930 г. действиями «кулаков и других враждебных элементов» и «перегибами» властей в отношении крестьянства. Однако можно сделать определенное гипотетическое допущение: сравнить численность массовых деревенских выступлений в ноябре 1929 — январе 1930 г. (т. е. до начала т. н. массовых искривлений) и феврале—апреле 1930 г. (когда таковые достигли апогея), а также мае — июле 1930 г. (когда «перегибы» долж-■ ны были быть устранены). Обобщающие цифры таковы: в ноябре
1929 — январе 1930 г. в стране насчитывалось 635, в феврале—апреле
1930 г. — 9 568, в мае—июле 1930 г. — 2 787 массовых выступлений.
Сгруппированные таким образом данные позволяют сделать вполне оп
ределенный вывод о том, что крестьянский протест был вызван анти
крестьянской по своей сути государственной политикой, которая про
воцировала крестьянство к протесту. Этот факт вынуждены были кон
статировать и чекисты-аналитики: «Перегибы в коллективизации и ис
кривление классовой линии в раскулачивании, получившие широкое
распространение к февралю и вызвавшие серьезное недовольство зна
чительных масс середнячества, создали благоприятную обстановку ку
лаку для развертывания контрреволюционной работы»17.
Авторы «Докладной записки» пытались также объяснить очевидное противоречие между желаемым результатом деятельности ГПУ «по изъятию контрреволюционных элементов» в деревне в первой половине 1930-х гг. и тем, что, по утверждению карательных органов, за кулисами массовых выступлении в 1930 г. стояло кулачество. Они толковали это следующим образом: «Многочисленные перегибы во время коллективизации и раскулачивания весной 1930 г. дали возможность кулаку мобилизовать на активные антисоветские выступления под антиколхозными лозунгами значительные группы середнячества. Непопулярность в массах середнячества откровенно контрреволюционных лозунгов заставляет кулака маскировать свои прямые цели. Организация массовых антисоветских выступлений крестьянства (основная форма массового антисоветского движения) ведется поэтому под предлогом борьбы против искривления классовой линии в практике проведения хлебозаготовок, налога и т. п., под предлогом борьбы против снятия колхозов, закрытия церквей, против принудительного вовлечения в колхозы и т. п.»18
Обосновывая роль «кулачества» как теневого управляющего событиями в деревне, чекисты приводили факты широкого участия в массовых выступлениях женщин. По их данным, в 1930 г. в 3 712 из 13 754 массовых выступлений в составе участвующих преобладали женщины: «В большинстве своем, — говорилось в "Докладной записке", — массовые женские выступления первой половины 1930 г. (2 897) имели антиколхозный характер (1 154) и выражались преимущественно в самовольном разборе обобществленного скота, семян, инвентаря и разгрома
32
колхозов; значительное число составляют массовые выступления, возникшие на религиозной почве (778), выступления в защиту раскулачиваемых и выселяемых кулаков (442) и выступления на почве продовольственных затруднений (336).
Во второй половине года выступления на почве хлебозаготовок составили 36 % от общего числа, на почве раскулачивания и ущемления антисоветских элементов — 20 %, на религиозной почве — 12 %, на почве продовольственных затруднений — 10,7 %, на почве коллективизации — 10 % и другие выступления — 10,3 %»19.
Чекисты утверждали, что за женской активностью стояли мужчины (подразумевались, естественно, «кулаки»), подстрекавшие и провоцировавшие к сопротивлению властям. Однако, на наш взгляд, факт широкого участия в событиях в деревне женщин (различия внутри которых по социально-имущественному признаку даже сами чекисты не считали важными) является доказательством того, что действия властей вызывали широкий антикрестьянский протест, а противостояние шло по всему спектру взаимоотношений власти и крестьянства — от «изъятия» священнослужителей до конфискации имущества у крестьян. Более того, есть веские основания предполагать, что женская активность, будучи формой самозащиты в обстановке угрозы условиям существования самих крестьянских семей, в массе своей носила стихийный, вынужденный и оборонительный характер. В частности, выражать протест женщин заставлял сам ход массовых репрессий в деревне — после ареста мужчин — глав семейств («кулаки первой категории») именно на жен последних власть возлагала ответственность за исполнение повинностей, за высылку и т. д. Именно женщины первыми отреагировали на появившиеся весной 1930 г. признаки и проявления голода, которые карательная статистика уклончиво квалифицировала как «продовольственные затруднения». Примечательно, что по динамике волнения, связанные с принудительной коллективизацией, репрессиями и гонениями на религиозные конфессии в деревне, были похожи: нарастание с января по март, затем спад к июню — июлю, но отличались от выступлений, возникших на почве «продовольственных затруднений»: в марте 1930 г. 65 случаев, апреле — 172, мае — 433, июне — 34820. Очевидно, что голодные протестные акции имели первопричиной не «кулацкую агитацию», а сверхизъятие хлеба и других сельхозпродуктов у крестьян.
В изучении проблемы противостояния крестьянства и власти в 1930 г. есть еще один аспект, ранее замалчивавшийся традиционной советской историографией, — адекватность репрессивных действий сталинского режима в ответ на крестьянское сопротивление. Имеющиеся сегодня в распоряжении исследователей цифры и факты, которые отражают масштабы потерь обеих сторон в ходе противостояния, позволяют сделать вывод о применении властью жесточайших мер, которые намного превосходили по масштабам и формам «физическое насилие со стороны выступавших». В «Докладной записке» отмечалось: «В 1 616 случаях массовые выступления сопровождались физическим насилием над представителями местной власти, коммунистами, колхозниками, советскими активистами из бедноты и середнячества. Во время указанных выступлений, по далеко не полным данным, пострадало в общей сложности 3 155 чел., из них убито 147 чел., ранено 212 и избито
2 - 7627 33
2 796 чел.»21 К этим данным следует добавить сведения о потерях среди представителей власти и активистов, учтенные статистикой как жертвы «кулацкого террора» в 1930 г.: убито 1 198 чел., ранено 895 чел., избито 1 970 чел., пострадало от покушения на убийство 1 855 чел.22 Таким образом, в 1930 г. в ходе противостояния с крестьянством потери власти составили: 1 345 чел. убито, 1 107 чел. ранено, 6 621 пострадал «в различной форме», итого — 9 073 чел. При этом «тройками» ОГПУ были приговорены к высшей мере наказания — 18 966 чел. (10,6 %), к заключению в тюрьме — 99 319 чел. (55,3 %), к ссылке — 38 179 чел. (21,3 %), к высылке — 8 869 чел. (4,0 %); всего — 179 620 чел.23 В ходе первого периода (с 1 января по 15 апреля 1930 г.) т. н. операции по кулачеству органы ОГПУ арестовали «по 1-й категории — 140 724 чел., из них: а) кулаков — 79 330 (56,3 %); б) церковников — 5 028; в) бывших помещиков, заводчиков и т. п. — 4 405; г) прочий антисоветский элемент — 51 96Д чел. За второй период операции (с 15 апреля по 1 октября 1930 г.) органами ОГПУ было арестовано по 1 категории 142 993 чел.; из них: а) кулаков — 45 559 чел. (31,9 %); б) прочий антисоветский элемент — 97 434 чел.»24 Иными словами, карательные органы только за девять месяцев 1930 г. «изъяли» из сельской местности 283 717 чел., которые подверглись разным видам репрессий от расстрела до заключения в тюрьмы и лагеря. К этому следует добавить численность выселенных во внесудебном порядке «кулаков 2-й категории»: по данным на 10 декабря 1930 г. в спецпоселки было выслано 112 828 крестьянских («кулацких») семей общей численностью 550 558 чел. Кроме того, в течение года оказались «раскулаченными» около 200 тыс. «кулацких хозяйств», т. е. подверглись экспроприации, но еще не были высланы, это произошло весной — летом 1931 г. Обобщение данных позволяет сделать вывод, что в 1930 г. объектами государственного террора («физического»), связанного с уничтожением (расстрел) и лишением свободы на различные сроки, стало более 250 тыс. сельских жителей, примерно 500 тыс. оказалось в спецпоселках, а около 1 млн подверглось «имущественному» террору, т. е. экспроприации имущества.
О жестокости расправ в ходе «ликвидации кулацких выступлений» в период с января по апрель 1930 г. красноречиво свидетельствует численность убитых «главарей и активных участников» — 2 686 чел.25 Если ее соотнести с численностью участников «кулацко-повстанческих восстаний» в феврале — мае 1930 г. (по данным чекистов, 30 310 чел.)26, то окажется, что при подавлении восстаний карательные органы фактически уничтожили каждого десятого повстанца. При этом потери самой власти в ходе массовых волнений всех форм и типов составили 147 чел.
Указанная тенденция четко прослеживается и на региональном (сибирском) уровне. Так, согласно данным местных чекистов, «за время с октября 1929 г. по апрель 1930 г. по линии КРО ПП (контрразведывательного отдела полномочного представительства ОГПУ. — С.К.) в Сибкрае ликвидировано 46 контрреволюционных организаций чисто повстанческого характера и 24 политических банды с общей численностью участников более 2 000 чел. (привлеченных к ответственности), из которых было расстреляно 782 чел. (кроме того, убито в боях 225 чел.)»27
34
Вывод об уничтожении каждого десятого в процессе подавления вооруженных крестьянских восстаний подтверждается результатами анализа данных по отдельным локальным восстаниям. Например, при разгроме 1 500 участников крупнейшего на территории Западной Сибири в начале марта 1930 г. вооруженного выступления крестьянства в Му-ромцевском р-не (ныне территория Омской обл.) был убит 31 и тяжело ранены 4 повстанца. После подавления восстания особая «тройка» ОГПУ осудила 442 чел., среди которых 90 чел. были отнесены к «кулакам», остальные — к беднякам и середнякам. Расправа отличалась жестокостью: 61 чел. был приговорен к расстрелу, остальные получили различные сроки заключения в лагерях28.
Каждое сколько-нибудь значительное массовое крестьянское волнение начала 1930 г. имело конкретную причину («раскулачивание», закрытие церкви, недостаток продовольствия и т. д.), но она, как правило, сочеталась с поспешными и грубыми действиями органов местной власти, и это соединение усиливало социальные конфликты в деревне, доводя до взрыва недовольства. Вот основные моменты развития крестьянских выступлений, состоявшихся 27 января — 1 февраля 1930 г. в двух соседних селах Комарье и Согорное Индерского р-на Новосибирского окр. Сибирского края. В каждом из названных сел события разворачивались почти по схожему сценарию. В конце января, еще до поступления в провинцию из Центра директивных указаний о порядке и технологии осуществления экспроприации имущества и высылке той части крестьянства, которую объявили кулаками, на местах фактически уже началось «раскулачивание». В деревню были направлены целые группы («бригады») из числа партийных и государственных функционеров — уполномоченные для подготовки «организационно-разъяснительной» работы, которые, согласно полученным инструкциям, созвали в селах собрания бедноты и вынесли требуемые властями решения об экспроприации и высылке местных зажиточных крестьян за пределы мест их проживания (в с. Комарье предполагалось экспроприировать имущество 22, в с. Согорное — 6 хозяйств, отнесенных к «кулацким»). Несмотря на закрытый и фактически конспиративный (без участия середняков) характер собрания, о его решениях быстро узнало село, и на следующий день, 28 января, когда сельские власти под давлением уполномоченных «стали производить опись и отчуждение кулацкого имущества», в с. Комарье у сельсовета собралось 500, а в с. Согорное — 600 жителей, практически все взрослое население. Экспроприация была прекращена. На общих собраниях крестьяне прежде всего потребовали удалить из сел приезжих уполномоченных, усматривая в их действиях причину происходивших событий. На следующий день они, собравшись на стихийное собрание, изгнали представителей местных органов (сельские Советы) и бедняков-активистов, некоторых из которых подвергли избиению. Возник своего рода вакуум власти: местные функционеры потеряли возможность исполнять свои обязанности. Сами же крестьяне действовали, хотя и стихийно, но консолидировано только на стадии противоборства с властью и ее сторонниками.
Действия крестьян сильно обеспокоили власти, «ночью в с. Согорное выехал начальник РАО (районной милиции. — С.К.) и зав. райпо-литпросветом, собравшиеся на собрании узнали о приезде таковых и
2* 35
встретили на улице с выкриками "Бейте их". И приехавшие бежали обратно <...> Сбежавшие из с. Согорное начальник РАО и сельские власти требовали от уполномоченного ОГПУ немедленного вызова вооруженного отряда, заявляя, что в с. Согорном восстание»29. В чекистских сводках более позднего времени оценка поведения местных работников была смягчена («означенные лица вынуждены были вернуться обратно»)30, а сами волнения квалифицировались не как восстание, а как «волынка», т. е. неповиновение властям без вооруженного сопротивления.
Власти, убедившись в бесперспективности намерения быстро усмирить участников протеста, вступили с ними в переговоры, которые длились почти три дня. Крестьяне дали втянуть себя в переговорный процесс, в ходе которого потребовали «возвращения экспроприированного имущества у кулаков и восстановления всех лишенцев в избирательных правах, выселения из села бедняков и активистов»31. Секретарь райкома партии, районный прокурор и представитель из Новосибирска, оказавшиеся в мятежных Согорном и Комарье фактически в качестве заложников, предложили крестьянам создать смешанные комиссии «для разбора затронутых вопросов». Сельчане согласились на это и выдвинули своих «комиссаров» для контроля за действиями властей. Представители власти получили таким образом информацию об инициаторах и активистах «волынки». И как только ситуация оказалась благоприятной («беднота и середняки откололись» от организаторов волнений), карательные органы в обоих селах арестовали около 40 «зачинщиков». Примерно через полтора месяца после описанных событий по постановлению особой «тройки» ОГПУ 10 арестованных были приговорены к различным срокам лишения свободы или высылке, а 28 — «к высшей мере социальной защиты — расстрелу»32.
Описанные события можно было бы считать типичной массовой «волынкой», если бы не жестокая расправа над ее участниками. Сами агенты власти, в т. ч. чекисты, не квалифицировали выступление как повстанческое, ибо в нем не содержалось таких типичных признаков, как использование обеими сторонами оружия, военные столкновения и т. д. Причина суровости наказания видится в том, что местные власти, не выдержавшие первого же серьезного противостояния с крестьянами и вынужденные бежать из охваченных возмущением сел, не могли простить мятежникам пусть даже кратковременной утраты своего положения. Скорость и жестокость карательных действий были обусловлены также стремлением запугать основную массу крестьян и не допустить распространения «волынок» на другие населенные пункты Индерского р-на. Основания к тому имелись. В оперативных сводках чекистов есть сведения о происшедшем 1 февраля 1930 г. волнении крестьян с. Озерки. Его участники (100 чел., преимущественно женщины) выступали с теми же требованиями, что и крестьяне Комарья и Согорного. В с. Индер (районный центр), по данным чекистов, готовившаяся «волынка» была предотвращена, видимо, благодаря мерам, предпринятым против жителей мятежных сел33.
Выше отмечалось, что очень многие (если не подавляющее большинство) крестьянские «волынки» являлись следствием вольно или невольно производимых агентами власти действий, провоцировавших
36
крестьянство на протест, в ходе которого сплачивались разнородные слои деревни. Как это происходило, показывают материалы о возникновении 11 февраля 1930 г. «волынки» в с. Зеледеево Болотнинского р-на, поводом для которой послужил, согласно сводке чекистов, арест местным милиционером без санкции «сверху» сельского священника Барсукова, пользовавшегося у населения большим авторитетом. Жителей возмутил не только факт немотивированного ареста священника, но и предполагаемый способ доставки последнего — пешком в райцентр, расположенный в 50 км от села. Колокольным звоном была собрана толпа численностью в 300 чел., которая освободила священника из-под стражи, поместила в церковь и окружила ее, чтобы не допустить нового ареста. Пытаясь погасить массовое недовольство, власти распорядились привлечь к ответственности незадачливого милиционера. Одновременно они приняли меры, целью которых были выявление и арест инициаторов «волынки»34. 24 февраля 1930 г. разразилась «волынка» (преимущественно женская по составу) в с. Хомутово Иркутского окр. Ее причиной стало закрытие местной церкви, чему предшествовал арест местного священника, отказавшегося выехать для выполнения трудовой повинности на лесозаготовки в качестве «нетрудового» элемента. Очевидно, что каждая из перечисленных акций властей толкала верующих к протесту. Толпа из 300 женщин сорвала проходившее в селе партийное собрание, потребовала освобождения священника и открытия церкви35.
В чекистских сводках нашли отражение и такие протестные действия крестьян, которые симметрично воспроизводили действия властей, но своими силами и средствами. 23 февраля 1930 г. в пос. Покровка Черепановского р-на Новосибирского окр. возникла «волынка» на почве недовольства населения экспроприацией имущества и высылкой «кулаков», которые проводила бригада из уполномоченных и местных активистов. «Толпа женщин и молодежи в числе 50 человек арестовала членов бригады <...> председателя Сельсовета и 6 колхозников-активистов и, проведя их по всему поселку, посадила в один дом, в который, окружив его, никого не пускала»36. Активистов удалось освободить через несколько дней «мерами разъяснительного характера», в «провинившийся» поселок выехали чекисты «для расследования и ареста виновных»37.
Известны случаи, когда крестьяне блокировали действия властей достаточно простым, но эффективным приемом, требуя подтверждения легальности осуществляемых репрессий. Так, 1 марта 1930 г. в с. Новорождественском Омского окр. «при проведении выселения кулаков собралось все село с требованием к властям о предъявлении закона о выселении. Выселение произведено не было»38.
Наиболее значительным по масштабам и численности участников в Западной Сибири являлось Муромцевское восстание, охватившее весной 1930 г. 28 населенных пунктов. В нем участвовало до 1,5 тыс. чел. (около 8 % населения района). Занимавшиеся расследованием партийно-советские органы Барабинского окр. Сибири были вынуждены констатировать, что «повстанческое движение в Муромцевском районе» было порождено крайне низкими авторитетом и влиянием официальных партийных и советских организаций в деревне, господством фор-
37
мализма в их работе, допущением «грубейших извращений политики партии». Насаждение колхозов угрозами и массовая высылка крестьянства «за болота», по мнению барабинского окружного руководства, подорвали «авторитет районных работников и вызвали открытое возмущение и ненависть населения не только к работникам, но и к Советской власти»39. Муромцевский р-н являлся относительно небольшим, на его территории площадью около 2 тыс. км2 находились 63 населенных пункта, 6 тыс. хозяйств, проживали 31 413 чел., среди которых преобладали русские (4 тыс. хозяйств) и белорусы (1 340 хозяйств). Во время хлебозаготовительной кампании осенью 1929 г. были даны твердые задания 284 хозяйствам (4,8 % к общему числу дворов в районе)40. Однако Сибкрайком ВКП(б) вдвое увеличил количество хозяйств, подлежащих индивидуальному обложению. В начале февраля 1930 г. районные власти приняли решение о необходимости завершить коллективизацию в районе к 1 марта. Для обеспечения необходимых темпов широко использовались методы принуждения и запугивания крестьян. Комиссия Барабинского окружкома приводила типичный пример: в пос. Бергамак «к моменту выселки кулаков было в колхозе 17 % хозяйств, а потом коллективизация в течение двух недель доходит до 90 % <...> а в части деревень колхозов совсем не было»41.
О жестокости репрессий, допущенных в районе в ходе массовой коллективизации, говорят следующие факты. В первую волну «раскулачивания» попали практически все «кулацкие» хозяйства, среди которых по удельному весу высланные по «1-й категории» (семьи арестованных) почти втрое превосходили высланных по «2-й категории». Комиссия окружкома отмечала, что «фактически число экспроприированных хозяйств много выше», но точного учета этого не велось. Не оказалось никаких данных и об экспроприации имущества высланных хозяйств, «хотя сельсоветы таковую производили самостоятельно, прихватывая по пути и имущество середняков»42.
Накануне восстания Барабинским окротделом ОГПУ были произведены аресты «членов кулацких контрреволюционных группировок» в селах Кондратьевском, Бакмакском и Ляпуновка (24 чел.), что также не могло не повлиять на крестьянские настроения. Поводом для выступления крестьян стало выселение раскулаченных на Север. Руководители восстания строили свою агитацию «в духе того, что выселение кулаков дело неправильное <...> и что выселение кулаков зависит исключительно от бедноты и середнячества, но не от Советской власти в целом»43.
Представители партийных органов были вынуждены признать, что «контрреволюционный актив» пользовался большим авторитетом в крестьянской среде, а в действиях восставших прослеживалась тенденция самозащиты от произвола и мародерства агентов власти в деревне. На это, в частности, указывали лозунги восстания («Долой коммунистов из советов!», «Долой деревенский актив!», «За возвращение кулаков из ссылки!» и др.), а также направленность ряда действий восставших («Все лозунги, плакаты, портреты вождей, дела партячеек и колхозов уничтожили. Сельский и районный актив, районных и окружных уполномоченных, которые находились в повстанческих селах, избивали, сажали под арест»)44.
38
Само восстание было скоротечным — с 1 по 5 марта 1930 г. В ходе военных столкновений восставшие потеряли 31 чел. убитыми и 4 чел. тяжело ранеными; потери отрядов, брошенных на подавление крестьянского выступления, составили 6 чел. убитыми. Кроме того, к разряду потерь (это скорее пострадавшие) власти отнесли 70 чел. из числа низового советского аппарата и актива, избитых восставшими.
Восставшие в Муромцевском р-не, действовавшие стихийно, не сумели развернуть активных наступательных действий, хотя и были вооружены. В отчетах властей отмечалось, что «вооружение банд состояло, главным образом, из охотничьего оружия: дробовиков, берданок и сибирских малокалиберных охотничьих винтовок, количеством до 350 шт. [и] огнеприпасов к ним — пороха около 4,5 пуд. и несколько пудов свинца, захваченного бандитами в магазинах потребительской и охотничьей кооперации»45. Нетрудно посчитать, что этого вооружения хватило только для части восставших, двигавшихся к райцентру, но не сумевших скоординировать свои действия. Примечательно, что в этих условиях началась дезорганизация и паника среди работников районных органов. В первые дни восстания бюро райкома ВКП(б) и президиум райисполкома под впечатлением противоречивой информации, поступавшей с мест, приняли решение оставить райцентр и выехать вместе с семьями в более безопасное место. Информация об этом поначалу подняла престиж повстанцев: «Крестьянство соседних сел узнало, что районные власти сбежали, оставили районный центр, стало больше верить кулацким агитаторам, в результате чего еще ряд деревень примкнул к повстанческому движению»46. Закономерным шагом окружных органов после подавления восстания стал роспуск районных партийных и советских руководящих органов и проведение перевыборной кампании сельских советов во всем районе47.
Согласно исследованию, проведенному омским историком В.М. Самосудовым, общее число погибших крестьян в ходе подавления властями восстания так и не было до конца установлено. О масштабах последовавших вслед за этим репрессий можно судить по сообщению Барабинского окружкома ВКП(б) в ПП ОГПУ по Сибкраю от 7 апреля 1930 г., т. е. месяц спустя: «[По] Муромцевскому делу арестовано тысяча десять человек, освобождены на месте пятьсот шестьдесят восемь человек, из них: бедняков 128 человек, середняков 395 человек, батраков 3, прочих 43, [в] число прочих включены члены кулацких семей и несовершеннолетние. Привлечено 442 человека, из них: батраков 8, бедняков 58, середняков 283, кулаков 90, прочих 3». 13 апреля 1930 г. Особая «тройка» при ПП ОГПУ по Сибкраю вынесла приговор 441 арестованному и привлеченному к ответственности крестьянину за участие в Муромцевском восстании, 61 чел. был приговорен к расстрелу с исполнением приговора, 43 приговоренным к расстрелу высшая мера наказания была заменена заключением в лагерь сроком на десять лет. Оставшиеся были приговорены к различным срокам пребывания в лагере, в т. ч. около 100 чел. — «условно»48.
Приведенные выше и многие другие материалы свидетельствуют о том, что крестьянское сопротивление государству, несмотря на массовость и разнообразие форм и методов, было обречено на неудачу. Причины этого не столько в разнородности положения и интересов различ-
39
ных деревенских прослоек и групп, стихийности и локальности деревенских выступлений и т. д., сколько в стратегии противоборствующих сторон — государство нападало, крестьянство оборонялось. Государственный террор был первичным по отношению к ответному насилию (физическому и имущественному), которым отвечала масса крестьянства на действия властей в деревне.
2. Безымянный протест: анонимные крестьянские сочинения (весна 1930 года)
Наступивший 1930 г. для партийной и советской номенклатуры оказался весьма тревожным. Драматические события в деревне, связанные с форсированием принудительной коллективизации и массовым «раскулачиванием», повлекли за собой лавину эксцессов. Крестьянское сопротивление государственной политике проявлялось не только в активной форме, но и в настроениях, облекавшихся во всевозможные слухи, циркулировавших на стихийных, не санкционированных властью сходах, митингах, «волынках» и т. д. Многообразие и разнонаправленность крестьянских мнений заслуживает самого пристального исследовательского внимания. Однако в традиционной советской историографии разработке и анализу подвергалась только совершенно определенная часть спектра общественного мнения — советская или просоветская: под официальным углом зрения изучались, в частности, письма из деревни, направленные в редакции центральных газет, прежде всего в «Крестьянскую газету». Более того, историки, обращаясь к сводкам писем, составлявшимся сотрудниками редакций газет для информирования директивных органов, предпочитали пользоваться этим, по сути вторичным, материалом. В результате оставались, по выражению С. Максудова, «неуслышанными голоса» другой, не менее значительной части деревни. И лишь в последние годы историки обратили внимание на упомянутую группу источников. В уже упоминавшемся многотомном документальном издании «Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание» приводятся присланные в центральные газеты, но не опубликованные там в силу «антисоветского» содержания письма из деревни конца 1920-х — начала 1930-х гг.
Существовала и другая разновидность документов, вышедших в 1930 г. из крестьянской среды и адресованных либо органам власти, либо широкому кругу крестьян. Их базовый признак — анонимность. Это листовки, письма, воззвания, частушки, стихи, письменно распространявшиеся в деревне и городе. Подобных источников сохранилось немного. Те же, которые отложились в архивах, представлены не в подлинниках, а в скопированном виде как части чекистских оперативных сводок и приложений к ним.
Анонимные крестьянские сочинения, появившиеся в 1930 г., являлись предметом особой озабоченности органов ОГПУ. Информация об их обнаружении и содержании отражалась в сводках Учетно-осведоми-тельного отдела (УЧОСО) ПП ОГПУ (в частности, по Сибкраю) и наравне с сообщениями о реальных событиях — волнениях, покушениях на сельских активистов и т. д. В сводках приводились также данные о предполагавшихся авторах (если они не были установлены), особенное-
40
тях листовок, писем (рукопись, машинопись, способ написания или изготовления, характеристика бумаги, уровень грамотности писавших и т. д.). Сообщавшиеся детали, приметы документов и характеристики людей, доставивших их властям, а также вольно или невольно успевших ознакомиться с анонимными сочинениями, могут свидетельствовать о том, что распространение любой неразрешенной информации чекистами рассматривалось в одном ряду с такими «контрреволюционными действиями», как поджоги, избиения представителей власти и активистов и т. д. Типичным можно признать следующее сообщение* из оперсводки № 50 УЧОСО ПП ОГПУ по Сибкраю от 1 февраля 1930 г.: «В деревне Смирновке Сидельниковского района [Омского округа] сторожихой школы ТОЛСТИКОВОЙ (канд. ВКП(б)) в декабре м-це на столбе возле школы была обнаружена листовка с призывом к борьбе против Соввласти (копия листовки прилагается). Автором листовки является м[аломощный] середняк ХАБАКОВ, у которого при обыске обнаружено 64 буквы (шрифт), сделанные из обожженной глины и одна листовка, отпечатанная при помощи этого шрифта (ХАБАКОВ арестован)»1.
Следует заметить, что чекистские делопроизводители, которым приходилось заниматься перепечаткой анонимных документов, получали указание делать копии с сохранением орфографии и стилистики документа, т. е. воспроизводить текст близко к подлинному. Неразобранные места оговаривались, равно как и нецензурные слова, вместо которых ставилась помета «нецензурное выражение». При составлении оперсводок чекисты пользовались выработанными принципами градации «антисоветчины» на листовки, прокламации, воззвания, анонимные письма. Если значительный по объему текст выносился в приложение к сводке, составители в самой сводке должны были указать направленность документа («листовка повстанческого характера», «письмо с протестом против мероприятий Соввласти» и т. д.).
Чекистами отмечалось разнообразие мест обнаружения анонимных сочинений. Деревенские активисты находили листовки наклеенными на ставнях окна сельской больницы, на столбах возле школы, на срубах колодцев посреди деревни, разбросанными в клубах, избах-читальнях. Там, где это было возможно, чекисты устанавливали степень распространенности листовок или воззваний, т. е. ознакомились ли местные жители с их содержанием. В сводке от 15 марта 1930 г. об обнаружении двух прокламаций в д. Рождественка Купинского р-на Барабинского окр. указывалось: «Первая прокламация была обнаружена комсомольцами на стене сельнардома и доставлена ими в сельсовет. С ее содержанием ознакомилась часть населения. Вторая прокламация была обнаружена в школе учениками, доставившими ее тот час же в сельсовет, а поэтому население с ней не ознакомилось»2. В сводке от 23 марта сообщались почти детективные подробности появления листовки в с. Ду-бенском Ермаковского р-на Красноярского окр.: «5 марта с. г. <...> приехавшим неизвестным в красном уголке была наклеена листовка, написанные химическими чернилами на одной восьмой листа <...>
* Здесь и далее при цитировании источников сохраняются орфография и пунктуация документа.
41
Листовка сейчас же после того, как она была наклеена была снята членом коммуны "Имени павших коммунаров" МЕЛЕНТЬЕВЫМ, а за неизвестным ее наклеившим была организована погоня, увидав которую последний, бросив лошадь — скрылся в лес»3. В той же сводке сообщалось, что 2 марта крестьянин с. Абаканск М. Павлов по дороге в г. Минусинск обнаружил прокламацию, «которую ПАВЛОВ, взяв себе стал пользовать на курево. Копия (уцелевшей части) прокламации прилагается»4.
Авторы таких сочинений достаточно хорошо знали о своей участи в случае разоблачения. Например, установленный как автор анонимного письма с угрозами в адрес членов местной коммуны в с. Волчий Камыш Родинского р-на Славгородского окр. «середняк РУБАН, систематически агитировавший против колхозов, который, будучи вызван на допрос, перерезал себе горло»5. Отмечались случаи, когда изъятие листовок в одной части города или села не останавливало тех, кто их расклеивал. Так, 7 апреля в г. Таре через несколько часов после того, как было снято «12 шт. к.-р. листовок, написанных одинаковым почерком, химическими чернилами печатными буквами», была обнаружена еще одна6.
Воззвание в наиболее необычной форме было зафиксировано 9 апреля 1930 г. в д. Коровино Ново-Колосовского р-на Омского окр. Здесь «на воротах конторы коммуны была прибита чисто оттесанная доска, длиной в 1/2 метра, на которой химическим карандашей, крупными печатными буквами была сделана следующая надпись: "Смерть коммуне в 1930 г., кто вошел в большие дома (вероятно, имеются в виду дома "раскулаченных". — С.К.), тот получит смерть <...>"»7 Этот призыв был не единственным. 28 апреля учительница д. Игнатово Перовского р-на Красноярского окр. на воротах поскотины обнаружила «прибитую доску со следующей на ней надписью: "Акафист Советской власти радуйся народ советским дурманом отравлен радуйся народ по тюрьмам отправлен радуйся народ Советской работой сытый ты же за ето руженным прикладом битый радуйся советским дурманом обвороженный и ты же зимою замороженный никогда не было вашей радости за 12 лет Советской власти и небудя"»8.
Воззвания, листовки и письма, обнаруженные в деревне, очень различались по политической направленности и взглядам их создателей. Среди антиправительственных документов были эклектично наполненные воззвания. Так, в конце 1929 г. в Любинском р-не Омского окр. имели хождение листовки с лозунгом «Долой республику труд. Да здравствует империализм. Ура», на обороте которых были изображены крест, фашистская свастика и двуглавый орел9. Распространение листовок с фашистской символикой отмечено 11 и 23 марта в Красноярске и его пригороде10.
Анонимные обращения адресовались самым разным по мировоззрению людям — от монархистов до анархистов. Весьма популярным было противопоставление царской и советской эпох: «немного осталось потерпеть ожидаем Николая Александровича, держитесь крестьяне не заходите в коммуны <...> долой власть советов [да] здравствует старое время» (с. Генералка Бийского окр., 19 января)11; «Да здравствует вольная царская власть. Товарищи крестьяне, верьте богу, не забывайте
42
царя, бросим все колхозы» (с. Ново-Копылово Барнаульского окр., 2 мая)12. Встречались также листовки, в которых проводилось прямое сопоставление царского и большевистского режимов: «Товарищи мы не должны довести свою страну, чтобы у нас вновь был царь, но над нашей и вообще над всеми нашими коммунами нет только двуглавого орла и палача в красной рубахе, а тоже крепостное право работают по заданию, для кого?
Для тех, кто жил и живет нашей кровью для тех же помещиков, но в другой коже в лице коммунистов, ответработников!!!» (с. Быстрый Исток Бийского окр., 27 января)13.
В воззваниях, как в зеркале, нашла отражение драматическая эпоха 1917—1930 гг. с ее знаковыми фигурами — Керенским, Лениным, Сталиным, Троцким: «Да здравствует крестьянский союз, да здравствует учредительное собрание во главе с Керенским, который продолжает бороться за крестьян» (с. Дальняя Закара Иркутского окр., 10 марта)14; «Нас много, Польша за нас, Керенский давно. Старым коммунистам Сталину будет смерть» (там же, 12 марта)15; «Давно ли сняли цепи, теперь наденем кандалы <...> Будет восстание народа, будет кровопролитная весна, долой насилия, долой издевательства. Слава Ленину, слава творцу, слава трудящемуся народу» (ст. Топки Кузнецкого окр., 13 марта)16. К Сталину авторы воззваний, обнаруженных в деревнях, относились по-разному. Одни выражали резкие обвинительные суждения, другие видели в нем заступника и обращались с жалобами на местные власти. Встречались прямые отзвуки известной сталинской статьи «Головокружение от успехов». В крестьянской интерпретации это выглядело так: «Не ходите в коммуны, разбегайтесь, ничего Вам не будет, СТАЛИН об этом в газете уже писал, чтобы ни одного не было в коммуне» (д. Старый Чулым Новосибирского окр., 22 марта)17. В сознании части крестьянства Сталин и его окружение (чаще всего упоминался Калинин, реже Рыков) олицетворяли собой эксплуататорский режим. Например, в анонимном письме, которое распространялось в Томском окр. в начале мая, говорилось: «Что ты думаешь дедушка Калина сидишь ты у нас высоко и видишь все дела ты у нас грозный царь председатель цыка загнал ты кулаков и бедняков в дом исправтруда и поставил грозный караул милиция твори миродеры попили крестьянской крови.
Сталин зерны все забрал, а посеять пришлось мужик думает чем буду сеять нет семян. А Сталин все не верит и послал рабочих по деревням и фабричные бригады выполняя приказы цыка разъезжая по деревням бьют об стол кулаком заставляют сеять крестьян, мужику сеять нечем вся беда, а Калинин тут как тут своим приказом ликвидировать как класс и отправить в Нарымский край, так сбылось всю Россию и Сибирь цык в Нарым свозил»18. В этом же письме давалась широко распространенная в тот период образная интерпретация советской символики: «Советский герб серп и молот смерть и голод бедняк серп капитал пожал вот и смерть, рабочий — молот хлеб забрал вот и голод разгоните дружбу молота и серпа пойдет жизнь весела, станет жить народ на воле всего будет боле».
Широкое распространение в деревенской среде получила политическая сатира, облаченная в традиционную форму частушки. В ней находили отчетливое отражение основные приметы времени. Весной 1930 г.
43
в с. Шералдай Бурят-Монголии молодежь распевала частушки «антисоветского характера», сочиненные, по мнению чекистов, 60-летним нищим стариком Петром Гандимуровым:
«Мужики вы дураки / Расширяйте площадь / Расширяйте площадь шире / Чтоб потом голоса лишили.
Ой коммуны, вы коммуны / Настоящие гады / Вы в коммуне нажились / Стали шить себе наряды <...>
Прошли девушки запели / Взбудоражили село / Из коммуны и артели / Расходиться весело.
Где буровят ключи / Из под каменной горы / Из артели убежали / Все крестьянские дворы.
Жизнь наша немила / Нет табаку и мыла / Рубашка загрязнится / Нечем помыться.
Не ходите девки в школу / Там нет бога, нет креста / Один Ленин на картинке / Сидит выпучив глаза»19.
Стремясь доходчиво изложить свое отношение к происходившему, авторы иногда обращались к знакомым и понятным религиозным образцам, в частности, молитве. В конце апреля на здании психолечебницы в Томске появилась анонимная листовка в стихах, написанная, по мнению чекистов, «вполне грамотным человеком»:
«Посвящается М.И. КАЛИНИНУ. ОТЧЕ НАШ*
О ты наш Всероссийский Староста, Мы — ликвидированное кулачество В тюрьмах задыхаемся среди параш К тебе взываем отче наш.
Не так велико наше преступление Как мы несем за него мученье Не веришь нам того спроси Иже еси на небеси.
Ты милостив о том все знают И все тебя благословляют Как бедняки так и кулачье Да святится имя твое.
В награду за искреннюю любовь к народу Которому ты даешь полную свободу И власть взял в ведение свое Да будет царствие твое
Ты знаешь что в С. Союзе "душно"
Так все грехи "великодушны"
Оставь нам по декретам вашим
Яко же и мы оставляем должникам нашим.
В СССР жить мы честно будем И жизнь кулацкую забудем
* Подчеркнуто в источнике. 44
Коль освободишь класс наш весь Хлеб наш насущный даждь нам днесь.
Все места куда нас сажают И отдаленные края, куда ссылают Ты упраздни без исключения И не введи нас во искушение.
Ты упраздни ГПУ, милицию
И прокуроров, коалицию
Оставь ты нас без ока правого
Но избавь ты нас от лукавого. АМИНЬ»20.
Не случайно появление анонимных произведений от имени «ликвидированного кулачества» весной 1930 г. в Томске, одном из крупнейших сибирских городов. Здесь на окраину, недалеко от пристани, в ожидании начала навигации в распределительный лагерь было свезено из разных районов Сибири несколько тысяч репрессированных крестьян для последующего распределения по спецпоселкам Нарымского края.
Реакция крестьянства на государственное насилие, облаченное в экспроприацию и высылку «в тайгу», «за болота», «на кочки» находила отражение в различных, в т. ч. и стихотворных, формах. В оперсводке от 23 марта 1930 г. отмечено, что в с. Тюхтет Ачинского окр. «сыном кулака Михневич Дмитрием было написано стихотворение антисоветского характера по поводу выселения кулаков, которое он зачитывал крестьянам. <...> Михневич арестован»21. Далее в приложении к сводке в копии воспроизводились стихи Михневича:
«22 февраля.
Ночь мятежная проходит
Утро страсти настает
И великий день подходит
Всех сердце ох — тяжко жмет
О заря уже восходит
Все со страстью смотрят вдаль
Вот милиция приходит
И приказ великий дан
Эй в четыре часа сроку Собирайтесь поскорей Брости всю нажиту склоку К выселенью побыстрей
Весь свой век жили трудились Потом кровью добывав И они теперь вселились Вон с двора им все оставь
Смертный приговор без смерти О народу дан вмиг раз А они жаспиды черти О настал великий час
Сколько слез тогда пролили Матери грудных ребят
45
46
В утробе мучались вскормили А с ними шутками шутят
Ничего мол все колхозам Вам спасибо нажили И коммунисты злым барбосом В дома слезные вошли
О звуки плачь и вопли раздаются Скреж и стон кругом О как, о как же нам простится Скотина все а! дети, дом
Не плачь родная утешают Соседи мрачно говорят Но он язык он всем мешает Скажет слово и слезы заблестят
Под звуки слез сердец разрыва Они с усмешкою стоят Ну поворачивайсь корова О господи за что они морят
Согнали сотнями семейства Бедный жалкий весь народ О, хуже всякого злодейства И кто-б царил о мерзкий сброд
Ты посмотри на все селенье Что море черное шумит Народ трудящий в выселенье В подводах площадь — вся гудит
О слезы слезы смех рыданье Дома! Дома! Что! Ой! Ой да! И великое страданье Окончится оноль когда
Нардом он полон матерей Зыбки зыбки теснота О крик, шум о плач детей Скреж зубов о ада тьма
Плачь матери плачь сердца Слова гнусные пылают Возмите вы моего герца Моего сына. О как рыдают
Спасите вы его от ада Спасите всех мучений зла О он о он же мне не надо Хочу чтоб умер без меня
Умрите жалкие страданья Зачем на свет вы родились Мученья горе все преданье И снова слезы полились
Мороз и снег и ветер буйный В дороге жалких застает
И этой тяжкой ночью лунной Ребенка трупик застыет
И первый день обоз прошедши Потеря жизни в миг сбылась Три детских трупа там нашедши И мать одна там осталась
Сердце матери невсилах Детей смерти пронести У этих маленьких могилок Мать слабела и последнее прости
И вот на станцию приехав Сгрузили как товар в вагон И много много их наехав Пока собрался полон эшалон
О туча черная весь город
Стремятся их все увидать
И как разразившийся голод
О мстить и мстить в сердцах хотят
О люди вы прощайте все Лишь бог он ведает один Где нас сгноят или в тюрьме Или под огненый нажим
Не может быть он этот плачь Все слезы бедных матерей Все трупы о он палачь Сотри Господь его скорей!
Конец. ДЭАН»22
Несколько позднее, в апреле 1930 г., в районах, прилегающих к спецпоселкам, стали появляться листовки, в авторстве которых чекисты подозревали бежавших из ссылки «кулаков». 15 апреля в с. Баженово Тарского окр., граничившего с Васюганской и Кулайской комендатурами, были обнаружены две листовки, написанные, как предполагалось, одним из бежавших, Барановым. Приводим оба текста:
«ПОДГОРНАЯ
Хорошо активу долю судьбу крестьянскую решать / И еще лучше псам деревни наше хозяйство пропивать/ Мы наживали его веками, псы растащили его в один день / Но все равно осталась голодая, ходит по миру / Но тираны тем довольны, в болота сослали нас / Не радуйтесь, лентяи, и придет беда на вас / Мы расправимся с активом, как с картошкой повара / И не забудем коллективы, что тоже сволота <...> / За позорную насмешку посидите пред судом / А быть может и скорее прочитают вам альбом / За идею идиотов прогремит над вами гром».
«ИЗ ЖИЗНИ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ.
По диким лесам Васюгана где выброшен на гибель народ. Наверно медведь ликовать над ним будет. И ворон труп наш будет клевать Нас сослали на верную гибель придется эту жизнь пытать нас
47
тысячи — шли через болото не знали куда и зачем а сейчас мы все узнали, что придется нам всем умирать Перешли мы болото не видали мы светлого дня, только слышно стоны народа от свободы так гибнет народ оторвали от родного нас поля и загнали в трещебу болот там не увидишь веселого взгляда а только слышны там стоны кругом, где малютка в снегу умирает, где скончалась малюткина мать, и при взгляде на эту картину пришлось и отцу умирать, он не выдержал тяжкого горя и сужден он в снегах умирать.
Где поле облитое потом где трудом нажитый дом, где дети росли и мучились но сейчас пропадать им пришлось, от руки паразитов актива деревенской всей своры и псов.
Это жадно ненависть и своры отобрали наш труд и сослали на явную гибель Васюгана. Дебры болот уж наверно ликуют тираны. Эх наш кровавый труд, но наверно скоро отольются злодеем, взойдет солнце у нас, но только жалко безвинных ребят, за что сотнями гибнут они ведь сотни погибли в снегах Васюгана от не навистной тираны руки они жаждают крови лишенцев, и готовы пить за всегда, но взойдет солнце, свободы придет тиранам беда, отольются им стоны погибших малюток, отольются за смерть матерей. Нам не нужно тираны легендов и не нужно пятилетний их план.
Но нам нужно вольный труд и торговлю.
И собственность людей.
Все нужно нам.
ЛИШОНЕЦ. В обратный путь переселенец написал эту штуку»23.
22 мая в Тасеевском р-не Канского окр. работавшим в тайге сотрудникам Сиблестреста «неизвестными лицами», вооруженными винтовками и охотничьими ружьями, было передано полученное «от приезжавшего полковника из Москвы с целью поднять восстание против Соввласти» воззвание к крестьянам:
«МАНИФЕСТ. ДОРОГИЕ БРАТЬЯ КРЕСТЬЯНЕ!
13 лет тому назад радостное известие о низвержении царя и всех его прислужников, помещиков, дворян, генералов и буржуев, заставило радостно биться наши сердца, во имя великой наступающей свободы. Много лучших из нас легли на поле битвы, за свое крестьянское освобождение от ненавистного ига и теперь надеялись устраивать свою жизнь, как нам этого хотелось.
Но не суждено было сбыться нашим желаниям, над нами повисла еще более темная туча — коммунистическая партия, которая путем обмана и невыполненных обещаний укрепила свою власть и как паук из своей жертвы начала тянуть наши соки, нещадя ни стариков ни детей. Из года в год мы ждали улучшений, но каждый новый наступающий год отнимал у нас ни малые права, которые мы имели.
Нам обещали крестьянскую свободу, свободу земли, свободу выбора своей власти, свободу слова, свободу религии и много других обещаний.
Но к чему привели все эти обещания. Наша крестьянская свобода нарушилась, землю у нас отбирают и отдают под коммуны, коллективы, куда и самих гонят насильно, нас выгоняют на нежилые участки, а то
48
и совсем все отбирают, под разными предлогами; выбирать мы не можем никуда своих доверенных крестьян, ибо нас заставляют выбирать продажных негодяев, коммунистов, которые ни к чему не способны; если же мы выбираем своих людей или выскажем свое мнение открыто, то нас гонят на ссылку, в тюрьму, на принудительные работы, незаконно лишают прав и разрушают семью.
Нам обещали свободу вероисповедания, но наши церкви насильно закрывают, священников изгоняют, подвергая всевозможным гонениям. Мы не можем не крестить, ни хоронить по христиански, так как мы этого хотим, ибо за это_мы также подвергаемся преследованиям. Нам не дают праздновать наши праздники. Для того, чтобы легче было преследовать нас делят на кулаков, средняков, бедняков и батраков. Если из нас кто скажет свое мнение, то из бедняка его делают кулацким подпевалой, подкулачником. Всячески стараются вселить между нами вражду, под видом классовой борьбы, чтобы легче было нас грабить. Заставляют доносить не только друг на друга, но даже сына на отца, мать на дочь, сестру на брата.
Дорогие братья и крестьяне, из нас сделали хуже чем рабов, нас заставляют работать на негодяев, лентяев, грабителей коммунистов. Нам даже не дают работать свою работу и если что делаем для себя, то урывками, украдкой, боясь преследований; работаем без праздников и отдыха от солнца до солнца. Даже при царе в крепостное время мы имели праздники и отдых. На нас смотрят хуже чем на скотину, гонят работать больных женщин, детей и стариков без пощады, платя ничтожную плату, за которую мы не можем окупить расходов по пропитанию, а часто работаем и совсем безплатно.
Нас душат налогами, под предлогом строительства, самообложения, просвещения и проч. и проч. нам не хватает того, что каторжным трудом зарабатываем и должны продавать свое хозяйство на уплату налогов, которые обрушиваются на нас без конца. Тот хлеб, который мы добываем мы не можем есть вволю, ибо нас сажают на паек, а все лишнее отбирают за ничтожную плату, а то и даром забирая под различными предлогами. Этот же хлеб обязаны отвозить на голодных лошадях почти бесплатно. Скот дохнет от голода, ибо кормить нечем, корм отбирают все разрушают, всех гонят, все хорошее уничтожают.
Дорогие братья крестьяне, нас обманывают рассказами о зверствах в буржуазных государствах, но каждый видит сам, что тюрем, выстроенных царем, у нас не хватает и наполовину. Соловки, тюрьмы и Сибирь переполнены ссыльными и заключенными. Почти в каждой деревне, в каждой семье имеется родственник или член семьи, находящийся в тюрьме в ссылке или на принудительных работах. Это все нам дали кровопийцы коммунисты, взамен свободы, которую мы добивались собственной кровью.
На всем протяжении человеческой истории, мы не встречали таких зверств и издевательств, какие происходят у нас, варвары коммунисты не щадят даже грудных детей и стариков и десятками тысяч гонят их в места, где они заведомо должны погибнуть от холода и голода, ибо их гонят в тайгу, в лес, за десятки верст от деревень, где они должны находиться на снегу без жилища, молока и хлеба. Тысячи людей обречены
49
на голодную смерть лишь только за то, что они были старательными честными крестьянами и каждого из оставшихся ждет такая же участь.
И вот, дорогие братья крестьяне, настало время, когда у нас ни осталось ничего. У нас нет ни собственного дома, ибо из него выгоняют или могут выгнать каждую минуту, у нас нет земли, так как ее отбирают по капризу ничтожных коммунистов, у нас нет лошадей, ибо их гонят независимо от наших желаний, у нас нет вволю хлеба, ибо его выгребают, наш скот отбирают под предлогом контрактации, а взамен ничего не дают кроме пустых обещаний. И мы должны вести полуголодную жизнь. У нас нет ни праздников, ни церквей, наши семьи разрушают и нам нечего больше ждать, кроме ссылки, тюрьмы и голода.
Довольно терпеть все эти издевательства и гонения, к которым мы подвергаемся, кучкой продажных негодяев коммунистов, ибо ни один порядочный и честный труженник крестьянин не идет в эту грабительскую партию, которая хочет нас же заставить воевать на защиту своих грабительских прав.
Довольно издевательства, довольно страданий и все как один станем на защиту порабощенной свободы. Как один умрем для спасения нашей великой России, для спасения наших детей и погибающих в ссылке и тюрьмах — братьев крестьян.
Дело освобождения крестьян есть дело наших же рук. Свергнем иго ненавистных кровопийц коммунистов. Пусть через наши трупы, через нашу кровь, возсияет померкшее солнце свободы.
Да здравствует великая свободная крестьянская Россия.
Да здравствует единый, свободный, крестьянский труд[овой] народ.
Долой диктатуру коммунистов, долой насилие, долой грабеж и издевательства над нами.
Умрем или победим.
Крестьянское (знак икс) — Союз освобождения трудового крестьянства.
Март 1930 г.»24.
В оперсводках не отмечена связь между воззваниями, листовками, лозунгами и фактами неповиновения властям в деревне. Однако такая связь была, но в опосредованной форме. Анонимные сочинения играли роль индикаторов общественного мнения. В оперсводках об антиправительственных выступлениях упоминались, хотя в сжатом виде, прямые требования к власти, а также мотивация участников действий. Эта информация также представляет интерес для понимания деревенских настроений.
Среди многочисленных акций выделим события, ставшие общественной реакцией на высылку крестьянских семей (февраль—март) и повторную депортацию тех, кто бежал из ссылки в родные места (апрель-май). 9 марта при высылке «кулаков» из с. Плоское Змеиногорского р-на у сельсовета собралась толпа из 200 чел., из которой выкрикивали: «Не дадим выселять кулаков, кто их выселяет, тех самих надо выселить», «Соввластью правит народ, стало быть, мы должны сказать, что кулаков у нас нет»25. 24 февраля в Любинском ауле Барабинского окр. при попытке выселить одного из «кулаков» «собрался весь аул с криками "Не дадим выселять, если выселять, то выселяйте и нас всех"»26.
50
21 марта в с. Новый Картуз Барабинского окр. состоялась «волынка», на которой крестьяне, протестуя против коллективизации и высылки «кулаков», выкрикивали: «Нас насильно загнали в колхоз», «Не правильно закрыли церковь», «Вы забрали лучших людей и отправили на Север». В течение дня 257 хозяйств вышли из колхоза и разобрали обобществленный скот27. 25 марта в д. Новый Бачат Кузнецкого окр. при проведении высылки «кулаков 2-й категории» в толпе раздавались возгласы: «Соберите крестьянское собрание, и мы обсудим кулак он или нет, дайте документы на основании которых вы выселяете»28. 8 марта в пос. Изинском Новосибирского окр. в аналогичной ситуации группа крестьян с криками: «Отправлять не дадим, они хорошие люди» оказала сопротивление высылке29. 23 марта на Яковлевский участок Балаган-ского р-на Иркутского окр., населенный переселенцами, преимущественно украинцами, приехавшие для высылки одного из них уполномоченные столкнулись с противодействием толпы: «Выселять своего человека не дадим, не позволим русским издеваться над хохлами»30. 26 марта в пос. Волкодаевском Томского окр. при изъятии имущества у одного из «кулаков» из толпы кричали: «Мы не дадим грабить имущество, это колчаковщина, а не Советская власть»31. В начале апреля в с. Больше-Никольском Ужанихинского р-на Новосибирского окр. из толпы, окружившей дом, из которого местные власти пытались выгнать женщину, ранее уже выселенную из него как жену «кулака», но «самовольно» вселившуюся обратно, раздавались возгласы: «Грабят нас, стойте за нее, не надо допускать выселять»32. 7 апреля в с. Ипатово Томского окр. к председателю РИКа явились 15 крестьян с требованием возвращать из ссылки одного из «кулаков», они заявили: «Мы еще заставим вас считаться с нами»33.
В апреле — мае местных органов власти ожидал новый всплеск крестьянских волнений, связанных с бегством ссыльных «кулаков» в родные места. Этому способствовало, в частности, замешательство местных функционеров, вызванное «борьбой за исправление перегибов», массовые выходы крестьян из колхозов, зародившие надежды на возврат к доколхозной жизни. Кроме того, в деревне оставались экспроприированными, но не высланными «кулаки 3-й категории» с семьями. В конце апреля сразу в нескольких деревнях и селах Черепанов-ского р-на Новосибирского окр. на общих собраниях граждан, организованных местными органами и посвященных предстоящей посевной, бежавшие из ссылки и вернувшиеся на родину либо их ближайшие родственники поднимали вопросы о собственной судьбе, возврате имущества и получали при этом поддержку односельчан. Крестьяне изгоняли представителей местной власти из помещений, а собрания превращались в сельские сходы, принимавшие «антисоветские решения». 28 апреля в с. Безменово участники такого схода потребовали «восстановить кулаков в избирательных правах, зачесть все секретные распоряжения райисполкома в отношении кулаков и удалить с собрания всех коммунаров»34. 30 апреля в с. Листвянка при принятии аналогичного решения, как отмечали чекисты, раздавались возгласы: «Власть на местах, это общим сходом решим, то и закон», «В честь социалистического праздника 1-е мая отдать кулакам все имущество, водворить их в свои дома»35. 28 апреля в с. Подстепное Ребрихинского р-на Барнаульского
51
окр. в сходной ситуации собравшиеся заняли нардом, избрали президиум, решили потребовать возвращения раскулаченных, а также подняли вопрос «о выявлении участников проводившихся экспроприации»36. В мае в ряде населенных пунктов при попытках властей использовать семенное зерно, экспроприированное у высланных «кулаков», родственники и односельчане противодействовали этому в надежде на возможное возвращение высланных. Жители пос. Ахтырского Спасского р-на Барабинского окр. возле амбара устроили дежурство и заявили: «Кулаки наши и хлеб наш, мы добьемся своего, что кулаков возвратят из Урмана (имеются в виду Васюганские болота. — С.К.)». По данным чекистов, «волынку» организовали председатель и секретарь сельсовета37. 25 мая в с. Бугры Бийского окр. стихийно собравшееся женское собрание предъявило сельсовету требование: «Верните кулаков, они нас кормили 38
6 июня в с. Нелюбово Томского окр. возникла «волынка», причиной которой было распоряжение начальника милиции арестовать и отправить в Томск нескольких детей ссыльных «кулаков» в возрасте от 12 до 14 лет, вернувшихся с места ссылки к родственникам. Собравшаяся толпа из 300 чел. с выкриками: «Мы не допустим их отправки, в противном случае все разобьем и освободим их сами» не позволили арестовать детей39. В мае в сводках зафиксировано около десятка случаев, когда крестьяне Омского окр. не только содействовали возврату домов, имущества и скота «кулакам», «самовольно вернувшимся из ссылки», но и оказывали противодействие карательным органам, не допуская их представителей в поселки, деревни для ареста беглецов. 14 мая толпа женщин из д. Андреевка Омского окр. вселила «кулаков» в принадлежавшие им до экспроприации дома и вынесла постановление: «Мы власть на местах — мы их лишили, мы и восстанавливаем»40.
Описанные выше события в Сибирском регионе соответствовали той ситуации, которая виделась чекистам в стране в целом. В упоминавшейся уже докладной записке СПО ОГПУ «О формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 г.» отмечалось: «В мае — июне усиливается движение за возвращение кулацкого имущества, изъятого в порядке раскулачивания, и за восстановление кулацко-антисоветских элементов в избирательных правах.
Кулаки нередко самовольно при попустительстве, а иногда и содействии сельсоветов, занимают отобранные у них дома, выдворяя оттуда бедняков или культорганизации. <...>
Непринятие местными властями мер к возвращению бежавших из ссылки и запольных поселков кулаков последними используется для агитации и распространения слухов "о капитуляции Советской власти перед кулаками"»41.
Вместе с тем статистика репрессий демонстрирует определенную специфику Западной Сибири в динамике помесячных массовых крестьянских выступлений. Так, если в целом по СССР пик выступлений пришелся на март 1930 г., то в Западной Сибири он совпал с маем 1930 г. (127 выступлений в марте, 128 — в апреле, 169 — в мае)42. Причина этого видится в том, что во всей стране, в т. ч. Сибири, основные майские выступления были связаны с т. н. продзатруднениями (конфликты вокруг продовольственного и семенного зерна), но в регионе
52
они сопровождались волнениями в связи с массовым бегством крестьян из ссылки в родные места (ситуация, не характерная по масштабам для западных и центральных регионов СССР). По количеству «волынки» с целью противодействия властям при высылке «кулаков» и возвращении их в места ссылки в целом сопоставимы. Есть даже основание считать, что «волынки» в апреле — середине июня 1930 г. были более организованными и отчасти более результативными, хотя и кратковременными, чем выступления в защиту «кулаков» в феврале—марте 1930 г.
Массовое «раскулачивание» застало основную часть крестьянства врасплох. Сами «кулаки» оказывали активное сопротивление, как правило, лишь во время экспроприации хозяйства, но к моменту выселения они были уже надломленными. Март 1930 г. внес значительные коррективы как в «деревенскую» политику сталинского режима, так и в крестьянские настроения. Временная дезорганизация низового аппарата власти, растерянность сельских активистов перед новизной организационно-хозяйственных проблем, наличие в деревне значительной массы экспроприированного, но не высланного еще «кулачества 3-й категории» активизировали антиправительственные настроения в деревне. На фоне ослабления низового аппарата власти расширялись общинные, коллективные действия крестьян. В решениях сельских сходов, состоявшихся весной — начале лета 1930 г., доминировало стремление к восстановлению социальной справедливости — вернуть культовые здания и арестованных священнослужителей, «кулаков» из ссылки и возвратить им имущество и дома. Изменялось и поведение репрессированных крестьян: «кулаки 3-й категории» отказывались покидать села, проявляя при поддержке односельчан неповиновение властям, бежавшие из комендатур крестьяне практически безбоязненно возвращались в села и деревни, где их встречали защита и поддержка. Защитительные действия односельчан в поддержку «раскулаченных» являлись запоздалой реакцией на февральскую растерянность. Однако «Великий перелом» уже нарушил крестьянский мир. Карательные органы с опорой на деревенские «низы» и активистов, хотя и без прежней жестокости и прямолинейности, продолжали реализовывать установки сталинского режима. «Окулачивание» (как антипод «раскулачивания») оказалось мимолетным эпизодом в конфликте крестьянства и власти. Противодействуя властям в их деле по возвращению бежавших из спецпоселков, односельчане в лучшем случае помогали последним скрыться. Попытка крестьян придать своим антиправительственным действиям оттенок легитимности («мы лишили, мы и восстанавливаем») отнюдь не являлась признаком сложившегося в мае 1930 г. в деревне «двоевластия»: крестьянство частью уповало либо на «чистую Советскую власть», либо на благоразумие «верхов» (сталинский расчет оказался абсолютно точным). Власти же за свою временную растерянность весной 1930 г. «расплатились» с крестьянством весной 1931 г. массовой высылкой, более чем вдвое превзошедшей по масштабам депортацию, состоявшуюся зимой—весной 1930 г.
Глава III ВЫСЫЛКА
1. Добровольные и принудительные миграции в Сибирь в первой трети XX века
Крупнейшему российскому историку В.О. Ключевскому принадлежит точное и емкое высказывание: «История России есть история страны, которая колонизуется». Колонизация Сибири, понимаемая как заселение и освоение территории, осуществляется с разной интенсивностью и масштабами более 400 лет и еще далека от своего завершения. Тем более важным представляется научный анализ освоенческого процесса с целью определения соотношения в нем традиций и новаций, выявления как устойчивых и повторявшихся черт преемственности государственной политики, так и тех нововведений экономического, социального, политического характера, которые несла с собой каждая новая историческая эпоха.
Для изучения нами выбран один аспект такой многоплановой темы, какой является колонизация Сибирского региона — миграционное движение. Он является центральным, поскольку без переселений нет заселения, а следовательно, и освоения территорий. Мы не предполагаем детально рассмотреть все стороны миграций. Приоритет в освещении будет отдан государственной политике в области переселений в Сибирь и внутри нее, динамике ее целей на протяжении первой трети XX в., а также сравнительным оценкам результатов и последствий для региона миграционной политики российского (царского) и советского (большевистского) правительств.
Выбор исторического периода неслучаен. Первая треть XX в. — это яркое и драматичное время, когда в наиболее четкой форме проявились основные виды миграций (переселений) — добровольные, вынужденные (эвакуация, беженство), принудительные. Сибирь стала территорией, по которой прокатились три крупнейшие миграционные волны, связанные с аграрно-крестьянским переселением столыпинского времени 1906—1914 гг.; эвакуацией и беженством эпохи войн и революций 1914—1922 гг.; социальными и этническими депортациями, осуществлявшимися сталинским режимом в 1930—1940-е гг.
Приступая к анализу, сделаем несколько замечаний уточняющего характера о базовых терминах. Предмет нашего внимания — миграции, или переселения, — можно классифицировать по различным основаниям. В самом общем виде они, исходя из их характера, делятся на добровольные, вынужденные и принудительные.
Среди добровольных следует выделять: а) вольную, или стихийную, народную негосударственную миграцию; б) государственное, или плановое, организованное переселение.
Вынужденные массовые миграции являются порождением экстраординарных событий — войн и стихийных бедствий, геноцида, межэтнических и межконфессиональных конфликтов, которые порождают эвакуированных и реэвакуированных, беженцев, добровольных репатриантов.
54
Некоторые исследователи выделяют особый подвид миграционных движений, своего рода сочетание двух указанных переселений — «добровольно-вынужденные»1. К такому подвиду относят массовые переселения в 1930-е гг. демобилизованных красноармейцев в пограничные районы страны (Украина, Северный Кавказ, Дальний Восток) для создания т. н. красноармейских колхозов. Красноармейские переселения выполняли роль компенсирующих миграций для тех территорий, где после «чисток» и депортаций образовался дефицит трудоспособного населения. Наконец, третий в ряду основных видов миграций — принудительные депортации, осуществлявшиеся путем массовых репрессий и карательных операций2.
Исследовательская задача состоит в оценке соотношения различных видов и форм миграционных движений в Сибирь и внутри региона в рассматриваемый период. Важно проанализировать, какие из указанных видов были главными и неосновными для заселения и освоения Сибири. Согласно опубликованным и архивным материалам, с конца XIX в. до 1914 г., т. е. до начала Первой мировой войны, доминирующую роль в миграционных процессах играли добровольные переселения в обеих основных формах — вольнокрестьянские, неподконтрольные государству, и плановые, организованные и поддерживаемые государством.
Организацией принудительных переселений в виде ссылки — уголовной и политической, судебной и административной — занимались исключительно государственные органы. О роли миграции данного вида в заселении и освоении региона может служить только один, но очень показательный пример. 12 июня 1900 г. был принят закон, фактически запрещавший массовые уголовные ссылки в Сибирь. В XIX в. через Сибирь прошло около 1 млн репрессированных царским режимом, которые повлияли на формирование населения края. С начала XX в. доля ссыльно-каторжного элемента в демографических процессах резко уменьшилась до незначительной величины. Так, если в начале XX в. в составе населения Тобольской губ. удельный вес ссыльных достигал 7—8 %, то к 1914 г. он снизился до 2 %3.
В эпоху войн и революций (1914—1922 гг.) изменилось соотношение добровольных и вынужденных миграций, явно возросла доля категорий эвакуированных и беженцев, появилась особая группа принудительно размещенных — военнопленные. В абсолютных величинах вынужденные мигранты превзошли аграрных переселенцев. Первых в 1917 г. в Сибири насчитывалось до 200 тыс. чел., а вторых — не более 50 тыс. чел. Одновременно в регионе размещалось до 200 тыс. военнопленных — примерно столько же, сколько было беженцев и эвакуированных. В 1918 — 1922 гг. край буквально захлестнули стихийные и вынужденные (не контролировавшиеся политическими режимами) миграционные процессы. Об их масштабах свидетельствуют только отдельные цифры (общей картины нет): в 1920 г. в Сибири скопилось 500 тыс. т. н. неприписных лиц, т. е. не приписанных к земельным обществам4. В 1920—1922 гг. в регион, хотя он был официально закрыт для переселений, из-за Урала, спасаясь от голода, прибыло более 300 тыс. беженцев5. Таким образом, на протяжении примерно 5 лет государство не только не выступало в свойственной для него роли регулятора миграций, но и не могло выполнять даже регистрационные функции, отслеживать переселенческие потоки.
55
Годы нэпа стали своеобразным переходным периодом в миграционных движениях. Роль государственных органов как регуляторов и контролеров переселенческих процессов была постепенно восстановлена до дореволюционного уровня, однако добиться абсолютно доминирующего положения в сфере миграций государству не удалось. В это время, как и до революции, миграционные потоки носили аграрно-крестьянский, преимущественно сельскохозяйственный облик. В 1920-е гг. соотношение между плановыми переселенцами и т. н. самовольцами колебалось — преобладали то организованные, то стихийные переселенцы. В целом сохранились пропорции между осевшими на новых местах переселенцами — «обратниками». Примерно около 20 % переселенцев возвращалось из Сибири обратно в 1923—1928 гг. Вынужденные и принудительные переселенцы практически не влияли на демографическую ситуацию в регионе. Доля ссыльных в более чем 10-миллионном населении Сибири была незначительной — от 12 до 15 тыс., или менее 0,5 %6.
Миграционная ситуация радикально изменяется в 1930—1933 гг. В этот период планово-организованное аграрное переселение в Сибирь из-за Урала было прекращено, резко возросло стихийное вынужденное, не регулируемое государством переселение (беженство от голода и коллективизации), преобладали принудительные миграции в форме депортации репрессированных крестьян, а также подвергшихся «чисткам» в крупных городах, приграничных территориях и т. д.
Таким образом, на протяжении первой трети XX в. в миграционном движении на восток постоянно менялись интенсивность, масштабы и разнообразие переселений в Сибирь и внутри нее. Одновременно государственная миграционная политика эволюционировала от содействия добровольному и упорядочения стихийного переселений в начале века к насилию как основному рычагу организации и регулирования миграций.
Периодизация миграционных движений из-за Урала в Сибирь и внутри нее примерно за треть века (с 1900 по 1933 г.) представляется в следующем виде: примерно 20 из 33 лет миграций в Сибирь отмечены относительно спокойными, эволюционно развивавшимися переселениями, на 13 лет выпали социально-политические и демографические катастрофы, сопровождавшиеся либо вынужденными, либо принудительными переселениями (табл. 1).
Априорно можно утверждать, что государственная поддержка и содействие добровольным миграционным движениям более эффективны в сравнении с государственным насилием в данной сфере; установление тотального государственного контроля над миграционными движениями в сталинское время не только не устранило факторы стихийности и беженства из практики переселений, но и фактически способствовало их воспроизводству и распространению.
Правомерен вопрос, можно ли сравнивать между собой добровольные и принудительные миграции, если да — то по каким параметрам? Что их при внешней несхожести и противоречивости объединяет? Ответ очевиден: переселения обоих видов затрагивали судьбы и интересы тех, кто выступал в роли мигрантов (для России и СССР это прежде всего крестьяне).
56
Таблицы из книги
http://picasaweb.google.com/sovderglazamivchk/Sim
Таблица 1 Преобладающие виды и соотношение миграционных потоков
Годы
Преобладающая миграция
к;ол-во чел., тыс.
Соотношение закрепленных и «обратников», %
1900-1914
Добровольная (самовольная) и организованная государством
3 000
83/17
1914-1922
Вынужденная
Нет свед.
Нет свед.
1923-1929
Добровольная
1 000
80/20
1930-1933
Принудительная
500
60/40*
1933-1937
Плановая государственная
100
Нет свед.
* Для депортаций учитывалось соотношение прибывших в спецпоселки и убывших из них по разным причинам (побеги, смертность и т. д.).
Сравнивать можно интенсивность переселений. Для царского времени пик аграрных крестьянских переселений в Азиатскую Россию пришелся на столыпинскую эпоху — за 1908—1909 гг. за Урал в районы водворения переселилось около 1,5 млн чел. В сталинскую эпоху в 1930—1931 гг. на территорию от Урала до Дальнего Востока было насильственно переселено или выслано около 1 млн чел. (в т. ч. жертвы внутрирегиональных депортаций).
Сравнивать эффективность переселений можно по такому простому показателю, как приживаемость переселенцев в районах расселения. Статистика столыпинской эпохи показывает, что в Сибири прижилось около 80 % мигрантов, а 20 % переселенцев вернулось назад. Данное соотношение 8 : 2 было подтверждено опытом и практикой добровольных переселений в Сибирь в 1920-е гг. Если же с подобными, пусть и грубыми, мерками подойти к оценке принудительных миграций, то можно сделать вывод о принципиальном изменении соотношения «закрепленных» и «выбывших». В 1930-е гг. даже в условиях жесточайшего запрета покидать спецпоселения имели место массовые и индивидуальные побеги, ужасающие масштабы приобрела смертность. Согласно сводной карательной статистике, с 1932 по 1940 г. через спецпоселения прошло 2 млн 176 тыс., преимущественно крестьян, умерло в спецпоселках почти 390 тыс., бежало и не было найдено карательными органами около 400 тыс. Таким образом, в условиях принудительных переселений соотношение выживших и умерших вместе с бежавшими выражалось как 6 : 4. Подчеркнем, что мы не располагаем точной статистикой первых двух самых драматических лет (1930— 1931 гг.), когда, согласно некоторым данным, по численности бежавшие и умершие приближались к остававшимся на спецпоселении. Безусловно, сравнение коэффициентов приживаемости крестьян столыпинской эпохи и выживаемости крестьян в сталинских спецпоселениях весьма условное и призвано скорее противопоставить эти два вида переселений в Сибирь.
57
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий