229
Работающие в округе кустарные предприятия (пихто-заводы, спир-то-порошковые и смоло-дегтекуренные заводы) находятся главным образом у спеипереселенческих артелей. У уставных же колхозов этот вид-промысла, дающий хорошие заработки, развит чрезвычайно слабо. Это видно из доходов, полученных в 1937 г. от этих промыслов.
Согласно данных годовых отчетов, спецпереселенческие артели в 1937 году получили дохода от промпредприятий 5.566.603 рубля, а колхозы 1.726.381 рубль.
Особенно ярким показателем является доходность от лесохимической обработки (пихтовое масло, смолокурение и дегтекурение), валовой доход от этой продукции составил в неуставных артелях 3.257.000 руб., тогда как в колхозах этот доход составил 364.000 рублей.
До 1936—1937 г. неуставные артели, не участвуя в лесозаготовках, все свое внимание сосредотачивали на развитии своих подсобных предприятий, как наиболее доходного вида производства <...>»34
Наконец, в разделе «Капиталовложения и ссуды» документа, составленного комиссией обкома, приводились данные и оценки, которые должны были окончательно прояснить вопрос о последствиях действия «вражеской линии» в округе: «...Отделом Трудпоселений УНКВД по Новосибирской области с 1930 по 1937 г. было произведено безвозвратных затрат на трудустройство кулачества (336 поселкам в Нарымском округе, 88 поселкам других районов области) — 105.115.000 рублей.
Характер этих затрат:
1. Сельхозустройство 4.749.600 руб.
2. Землеустройство 922.600
3. Культобслуживание 16.499.600
4. Медобслуживание 13.619.200
и т.д.
Помимо безвозвратных затрат с 1930 г. по 1936 год артелям, членам
артелей, единоличникам были выданы долгосрочные кредиты с началом
погашения через пять лет на сумму — 35.198.000 руб., из которых в
1936 году было списано безнадежной задолженности только по артелям
Нарымского округа 4.769.000 руб.
На 1/1 37 г. задолженность
неуставных спецпереселен-
ческих артелей Нарымского
округа С/Х БАНКУ составляла 10.935.000 руб.
Задолженность колхозов 1.275.000 руб.
в течение 1937 г. неуставными
спецпереселенческими артелями
погашено 425.000 руб.
Колхозами 502.000 руб.
На 1/1Х 1938 г. задолженность
неуставных с/п артелей состав
ляет 10.140.000 руб.
Колхозов 1.750.000 руб.
Просроченных ссуд по неупл.
с/п артелей 3.700.000 руб.
По колхозам 260.000 руб.
230
По данным годовых отчетов по состоянию на 1/1—1938 года долги колхозников колхозам составляли 219.603 рублей, тогда как задолженность членов неуставных артелей своим артелям составляла 4.439.000 руб.
Это показывает, что со стороны СЕЛЬХОЗБАНКА и ГОСБАНКА была проведена вражеская линия в отношении контроля и своевременного взыскания долгов по ссудам, разрешив неуставным с/х. артелям производить все расчеты вне Банка.
В ПАРАБЕЛЬСКОМ районе из 108 неуставных артелей счета в Госбанке открыты только — 20 артелям.
В КОЛПАШЕВСКОМ районе из 46 неуставных артелей до сих пор не открыли счета в Госбанке 18 артелей. Такое же состояние и в других районах Нарымского округа. Капиталовложения и затраты, произведенные по обслуживанию спецпереселенцев сетью школ, медицинским и культурным обслуживанием, в несколько раз больше, чем в коренном населении Нарымского округа.
Во всех крупных поселках выстроены медучастки, магазины, Сель-ПО, мельницы (теперь куплены артелями с большой уценкой, или формально числятся за Райисполкомами, а фактически работают безкон-трольно и обслуживают в первую голову спецпереселенческий сектор — Пудино).
Спецпереселенцы и артели получили миллионные кредиты на личное устройство (строительство домов, покупка породистого скота, птицы, семена, машины и т. д.), которые должны были гасить с 1936 г., но вражеское руководство ОТП УНКВД и С/Х БАНКА создавали все возможности бывшему кулачеству развивать в широких возможностях личное хозяйство за счет государственного кредита, из года в год пролонгируя взятые ссуды спецпереселенческими артелями <...>»35
Предложения комиссии Новосибирского обкома ВКП(б) соответствовали взятому курсу на новое «раскулачивание», только с применением налогового пресса: «<...> 1. Поставить вопрос перед ЦК ВКП(б) и правительством о привлечении в 1939 году к хлебопоставкам неуставные сельскохозяйственные артели и колхозы ПАРАБЕЛЬСКОГО, КОЛ-ПАШ ЕВСКОГО и КАРГАСОКСКОГО районов, одновременно просить пересмотреть размеры зернопоставок, установив для неуставных спец-переселенческих артелей более повышенные нормы зернопоставок, чем колхозам коренного населения.
2. Поставить вопрос перед ЦК ВКП(б) и правительством об увели
чении норм сдачи мяса, молока и шерсти по хозяйствам неуставных
спецпереселенческих артелей в более повышенных размерах, чем хозяй
ствам колхозников.
3. Просить ЦК ВКП(б) и правительство применить к неуставным
спецпереселенческим артелям, обслуживаемым МТС, повышенные
ставки натуроплаты в сравнении с колхозами коренного сектора.
4. Просить ЦК ВКП(б) и СНК для погашения 10 миллионов задол
женности в неуставных спецпереселенческих артелях произвести денеж
ные и натуральные отчисления из доходов 1938—1939 гг. в размерах,
необходимых для обеспечения погашения просроченных и срочных
платежей по кредитам С/Х БАНКУ.
231
5. Предложить Нарымскому Окрисполкому провести в неуставных спецпереселенческих артелях полное погашение из доходов членов артелей в 1938 г. по дебиторской задолженности артелям.
10. Предложить ОБЛИСПОЛКОМУ и НАРЫМСКОМУ ОКРИС
ПОЛКОМУ в плане 1939 г. и последующих лет, при размещении посева
и раскорчевки устранить недопустимый разрыв в освоении новых зе
мель и расширении посевных площадей между колхозами и неуставны
ми спецпереселенческими артелями, доведя раскорчевку и расширение
посевных площадей в неуставных спецпереселенческих артелях не
менее чем в колхозах коренного населения.
11. Довести в 1938—39 гг. количество обобществленного скота в не
уставных спецпереселенческих артелях не менее обобществленного
стада колхозов за счет увеличения выходного поголовья скота, контрак
тации скота у членов артелей и покупку скота, обеспечив к 1/1 —
1939 г. организацию не менее одной фермы в каждой артели <...>»36
Обвинительная антиспецпереселенческая направленность содержания и выводов бригады обкома ВКП(б) также очевидна, как и стремление создателей документа ревизовать, подвергнуть сомнению освоен-ческую политику предшествующих лет. Хотя и осторожно (во «вредительстве» обвинялись отдельные функционеры регионального уровня из ОТП УНКВД, крайземуправления, крайисполкома и т. д., которые к тому времени уже были репрессированы), проверявшие поставили под сомнение директивные указания Центра, проводниками которых выступали региональные и местные органы. В противовес этому руководители ОТП доказывали, что последовательно воплощали в жизнь партийные и правительственные решения. Представитель ОТП Корниенко был единственным членом бригады, кто не подписал итоговый документ и тем самым выразил особую позицию своего ведомства в данном вопросе. В преамбуле подписанного 5 февраля 1938 г. «Докладе о передаче хозяйственной деятельности Отдела трудовых поселений УНКВД по НСО» Долгих указывал, что «только под руководством нашей коммунистической партии (большевиков) и непосредственном руководстве и помощи со стороны Западно-Сибирского Краевого Комитета партии работники органов НКВД выполнили задание партии в деле освоения северных районов области <...> Государственные средства, затраченные на капиталовложения, вселение и первоначальное устройство трудпосе-ленцев уже возвращены с большей эффективностью, — созданием ценностей, значительно обогатившим народнохозяйственный баланс Нары-ма»37. Завершался «Доклад» следующим выводом: «Все вышеизложенное дает полную возможность сказать, что постановление СНК СССР от 28 декабря 1931 г. за № 292сс "О хозяйственном устройстве спецпереселенцев в Нарымском крае" выполнено полностью»38.
Если отбросить очевидно присутствовавшую в аргументации двух конфликтовавших сторон (новых региональных партийно-советских функционеров, пришедших на смену репрессированных, и руководства ОТП УНКВД) политическую риторику, то можно увидеть, что спор шел вокруг итогов хозяйственного развития Нарымского Севера в 1930-е гг. и стратегии освоения региона на перспективу. Не отрицая факта форсированного освоения новых территорий прежде всего руками спецпе-
232
реселенцев, региональные функционеры «нового призыва» считали, что вложенные в трудпоселения громадные государственные средства использовались «вредительски», давая спецпереселенцам массу льгот и привилегий, лишали ресурсов развития местные колхозы. В будущем предлагалось распределять средства так, чтобы сделать ключевым сектором экономики уставные артели. Руководители ОТП, в свою очередь, уверяли в том, что вложенные в трудпоселения государственные средства не растрачены, а «возвращены с большей эффективностью».
Действительно, на протяжении 1930-х гг. на территории Нарымско-го края сложилось и функционировало два комплекса хозяйствования — уставные и неуставные артели. Однако стартовые условия жизнедеятельности спецпереселенцев и коренных жителей края разительно различались. Громадные вложения государственных средств, значительная часть которых изначально определялась как «безвозвратные затраты» — на становление и развитие спецпоселений — в сложившихся условиях были неизбежными. Направленность указанных затрат также жестко детерминировалась характером принудительного переселения в неосвоенные районы: четверть средств составили административно-управленческие расходы, треть поглотило формирование социальной инфраструктуры (культурные и медицинские учреждения), остальные средства были потрачены на создание производственной сферы, строительство дорог и т. д. Источниками финансирования примерно на две трети были бюджетные средства, остальные, по утверждению Долгих, — «собственные средства ОТП», т. е. результаты производственной деятельности самой системы спецпоселений39. О таких же масштабах безвозвратных вложений в местные колхозы не могло быть и речи. Однако действительно ли спецпереселенцы находились в лучших условиях производственной деятельности по сравнению с коренным населением?
Важнейшим условием ведения сельскохозяйственной деятельности на начальном этапе выступали землеустройство и землепользование. Массовое вселение спецпереселенцев в 1930—1931 гг. на территорию Нарымского края сопровождалось коллизиями, которых не происходило в обычных условиях. Вселение шло не только на высокоплодородные почвы («таежный чернозем»), но зачастую и на территории, непригодные ни для проживания, ни для ведения земледелия. В первой половине 1930-х гг. активно проводились переселения внутри комендатур, сопровождавшиеся значительными материальными издержками и человеческими потерями. В этот период при отводе земель спецпереселенцев и местное население старались поставить в равные условия. В постановлении президиума Запсибкрайисполкома от 30 октября 1931 г. специальным пунктом крайземуправление обязывалось «при проведении землеустройства положить в основу принцип равномерности в отводе удобных водных, земельных угодий из числа освоенных и подлежащих освоению как для местного населения, так и для спецпереселенцев»40. Работавшая в северных комендатурах в начале 1932 г. комиссия крайисполкома вынуждена была вмешиваться в конфликтные ситуации. В Шерстобитовской комендатуре «на земли, где расселены спецпереселенцы!,] РИК намерен был переселить вновь образовавшийся колхоз, а спецпереселенцев числом 400 семей намеревался снова переселить на другие места. Комиссия на месте урегулировала сложившееся положе-
233
ние, и РИК от своего намерения отказался»41. Сказанное свидетельствует о том, что землеотвод и землеустройство земельных фондов для спецпереселенцев требовали весьма значительных и средств, и организационных согласований на разных уровнях. Что же касается централизованных средств «на улучшение земфондов» для спецпереселенцев, то они отпускались директивным путем (в упомянутом выше постановлении СНК СССР от 28 декабря 1931 г. была отдельная строка)42.
Еще одно разногласие вызвала оценка динамики раскорчевки новых площадей неуставными и уставными артелями. В документе бригады обкома утверждалось, что с 1935 по 1937 г. членами неуставных артелей было раскорчевано около 23 тыс. га, что уступало соответствующему показателю работы местных колхозов. Долгих в своем «Докладе» приводил данные, согласно которым пик раскорчевки спецпереселенцами приходился на 1932—1934 гг. В 1934 г. была расчищена территория в 32,7 тыс. га, далее последовало значительное снижение объемов работ: в 1935 г. — 14,8 тыс. га, 1936 — 15,6, в 1937 г. — 8,4 тыс. га (хотя и в этом случае суммарная цифра последних трех лет составила 38,8 тыс. га, а не 23 тыс. га). Комментарий начальника ОТП к приведенным цифрам был следующим: «Первоначальное освоение производилось на наиболее легких участках. Затем, с каждым годом, в освоение входили массивы все более трудные для раскорчевки»43. В снижении объемов корчевальных работ нашла отражение логика землепользования: вслед за экстенсивной фазой освоения территорий наступала стадия углубленного землеустройства, проведения т. н. организации территории, улучшения землепользования. Нельзя не учитывать и того, что корчевальные работы производились в основном без привлечения техники, это был тяжелый физический труд, ему не соответствовал демографический потенциал населения спецпоселков в 1930-е гг.
Состояние животноводства в спецпоселках давало повод местным функционерам утверждать, что в неуставных артелях скот для личного хозяйства разводили в ущерб развитию общественного животноводства. По данным бригады обкома, на начало 1938 г. обобществленный крупный рогатый скот в колхозах коренного населения Нарыма составлял 23 980 гол. (1,8 гол. в расчете на одно хозяйство), тогда как в неуставных артелях поголовье крупного рогатого скота насчитывало 6 987 гол. (0,5 гол. на хозяйство). Показатели содержания скота в личном пользовании различались не столь значительно: 1,8 гол. у колхозников и 1,6 гол. у спецпереселенцев44. Однако в своих расчетах партийные функционеры предпочли не учитывать того, что животноводство в спецпоселках начинало развиваться в чрезвычайных условиях. К моменту расселения спецпереселенцы практически не имели личного скота. На 50 тыс. хозяйств, размещенных в нарымских комендатурах в начале 1932 г. приходилось чуть более 13 тыс. лошадей и 4 611 коров (корова на 11 хозяйств). Многие завезенные животные в первые годы гибли из-за бескормицы и плохих условий содержания. И если поголовье крупного рогатого скота за 1932—1937 гг. выросло до 42 352 гол., то поголовье лошадей почти не изменилось — 13 553 гол. В «Докладе» Долгих отмечал: «Конское поголовье[,] завезенное при вселении труд-поселенцев (т. н. натурфонд)[,] состояло из старых истощенных лошадей. При напряженной работе начального периода освоения приплод не
234
возмещал своей убыли. Стадо лошадей до 1936 г. не увеличивалось»45. К 1937 г. задача по обеспечению коровами всех хозяйств в спецпоселках оставалась еще не решенной: 3 512 хозяйств оставались «бескоровными». Между тем наличие скота в личном пользовании, прежде всего коров, являлось одним из важнейших условий «прочного оседания» спецпереселенцев на Севере, и в этом интересы последних и руководства ОТП в определенной мере совпадали. Значительно хуже по сравнению с местными колхозами неуставные артели были обеспечены лошадьми — основной тягловой силой в сельском хозяйстве. В 1938 г. в среднем на колхоз приходилось до 5 лошадей, на неуставную артель — 3,3, что не могло не отражаться на трудовом потенциале артелей.
Главной причиной «лучшего положения» неуставных артелей партийные функционеры считали их особое положение в системе советского налогово-податного обложения. В 1930-е гг. сельское население облагалось многочисленными прямыми и косвенными, денежными и натуральными налогами, сборами и податями. Для спецпереселенцев устанавливался особый порядок получения и возврата ссуд и взимания налогов. Так, постановлением СНК СССР от 16 августа 1931 г. затраты на хозяйственное устройство спецпереселенцев делились на возвратные ссуды и безвозвратные затраты. Возвратные ссуды предусматривалось вернуть в бюджет в течение двух лет. На два года спецпереселенцы освобождались от всех налогов, сборов и заготовок сельхозпродуктов46. Постановлением СНК СССР от 28 декабря 1931 г. «О хозяйственном устройстве спецпереселенцев в Нарымском крае» на сельхозустройство спецпереселенцев отводилось 12 764 тыс. руб., из которых 11 644 тыс. руб. выделялись как долгосрочные ссудные кредиты без указания сроков возврата47. На начальном этапе существования спецпоселений финансовую ответственность за расходование средств несли те наркоматы и ведомства, которые использовали труд спецпереселенцев. После реорганизации системы спецпоселений в 1933 г. на ОГПУ была возложена вся ответственность за развитие трудпоселений в Нарымском окр. и Северном Казахстане, в т. ч. за отпуск и расходование денежных средств. Особое положение в государственной системе давало органам ОГПУ— НКВД весомые преимущества при получении дополнительных финансов, безвозвратных ассигнований, льгот по налогам и сборам, списания части долгов, в пролонгации сроков возврата выданных спецпереселенцам ссуд.
В начале 1934 г. истекал срок освобождения депортированных в 1930—1931 гг. спецпереселенческих хозяйств от сельхозналогов, сборов и заготовок, определенный правительственным постановлением от 16 августа 1931 г. Однако реальные условия и результаты хозяйственной деятельности в комендатурах оказались далекими от планов директивных органов. В январе 1934 г. Ягода направил докладную записку председателю СНК СССР Молотову, в которой привел аргументы в пользу некоторого продления срока льгот для спецпереселенцев: к 1934 г. ни неуставные сельхозартели, ни подсобные хозяйства спецпереселенцев в основной своей массе не имели излишков продукции. В условиях явно недостаточного продовольственного обеспечения спецпоселков урожай артелей и подсобных хозяйств целиком уходил на удовлетворение потребительских нужд самих спецпереселенцев и работников коменда-
235
тур48. Постановление СНК СССР от 24 февраля 1934 г. еще на один год освобождало от всех налогов и сборов спецпереселенцев, занятых в сельском хозяйстве в Северном Казахстане (в Западной Сибири артели и единоличники с этого года начали налоговые выплаты). Этим же постановлением в 1934 и 1935 гг. неуставные сельхозартели спецпереселенцев в Нарымском окр. освобождались от сдачи государству продукции животноводства49.
С 1934 г. спецпереселенцы начали ощущать на себе всю мощь сталинской налогово-податной системы по выполнению обязательных госпоставок зерна и картофеля. 1 октября 1934 г. президиум Запсибкрай-исполкома принял постановление «О наложении взыскания за злостную несдачу зерна государству трудпоселенцами», согласно которому на последних распространялись все нормы и сроки зернопоставок, действовавшие для колхозов, равно как штрафы и уголовная ответственность для единоличных хозяйств50. На груз податного обложения наложилось и то обстоятельство, что осенью 1934 г. заморозки уничтожили значительную часть посевов зерновых в Нарымском и Тарском округах. Спецпереселенцам этих округов специальным постановлением СТО от 27 февраля 1935 г. была отпущена семенная ссуда с возвратом из урожая 1935 г.51 В это же самое время нач. УНКВД по Запсибкраю В.А. Каруцкий направил наркому Ягоде докладную записку, в которой обосновал необходимость полного освобождения в 1935 г. трудпоселен-цев Нарымского окр. от сельхозналога и госпоставок зерна и картофеля. Каруцкий отмечал, что по итогам заготовительной кампании 1934 г. трудпоселенцами было сдано в качестве госпоставок, натуроплаты МТС и отчислений на погашение задолженности по ссудам 13,5 тыс. т зерна. Сельхозналог и обязательные денежные сборы были выплачены неуставными артелями на 57 %, следовательно, возникла задолженность государству. По расчетам ОТП, в 1935 г. неуставные артели должны были сдать государству более 14 тыс. т зерна и уплатить сельхозналог в гораздо большем объеме. Каруцкий полагал, что полное выполнение гос-обязательств подорвет неокрепшее хозяйство неуставных артелей. Руководство ГУЛАГа посчитало возможным поддержать ходатайство Каруц-кого, но не во всем: оно обратилось в СНК СССР с просьбой об освобождении нарымских трудпоселений в 1935 г. от уплаты сельхозналога и от госпоставок картофеля52.
Не только местные функционеры, но и представители нового слоя в руководстве ОТП ГУЛАГа, пришедшие на смену репрессированных в ходе «Большого террора» чекистов, мнение о зажиточности спецпереселенцев тесно увязывали с убеждением о «вредительстве» на всех уровнях аппарата управления системой комендатур. В справке, подготовленной весной 1939 г. пом. начальника ОТП ГУЛАГа Афанасьевой, отмечалось: «В трудпоселках были созданы условия к окулачиванию. В некоторых областях (Свердловская, Мурманская и др.) как трудпоселен-ческие сельхозартели, так и индивидуальные хозяйства трудпоселенцев не облагаются госпоставками мяса и молока. Трудпоселенцы, работавшие на промышленных предприятиях!,] были освобождены от сельхозналога постановлением СНК СССР.
Имеющиеся излишки на индивидуальном хозяйстве трудпоселенцы реализуют на рынке. В индивидуальном пользовании трудпоселенцев
236
имеются по несколько коров, лошадей, свиней и бесчисленное количество домашней птицы (Мурманская, Иркутская области, ДВК)»53.
По мнению мурманского историка В.Я. Шашкова, «эти факты свидетельствуют о том, что раскулаченные семьи, потомственные землевладельцы, обладая большим трудолюбием, в любых условиях могли трудиться эффективно и своим примером увлекали других <.„> Трудпосе-ленцы внесли огромный вклад в развитие сельскохозяйственного производства в районах их поселения и в масштабах всей страны <...> Все это способствовало оздоровлению экономической ситуации в стране и улучшению жизненного уровня самих трудпоселенцев»54.
Насколько правомерна такая оценка современного историка? Нет ли в ней невольного признания правомерности создания и функционирования системы принудительного труда в СССР? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо остановиться на проблеме мотивации труда и условия хозяйствования, в частности, рассмотреть комплекс факторов (политических, административных, экономических и др.), одни из которых способствовали хозяйственной деятельности спецпереселенцев, а другие ее лимитировали или парализовали.
Мотивация к труду у колхозников и спецпереселенцев была разной. На начальной стадии спецпоселения поставленные на грань выживания репрессированные крестьяне действительно могли рассчитывать только на самих себя, на крестьянскую самоорганизацию и взаимопомощь. Труд, даже в принудительной форме, давал шанс выжить им самим и, что не менее важно, другим членам семьи, находившимся также на поселении. Подобной мотивации к труду не имели заключенные. Для спецпоселенцев «ударный» труд был практически единственным средством восстановления в гражданских правах. «Ударничество» позволяло добиться восстановления в правах в течение двух-трех, а не пяти лет с момента высылки, как на это указывалось в постановлениях ЦИК СССР. Восстановление в правах главы семейства распространялось и на других членов семьи — жену и детей (до достижения ими совершеннолетия). И хотя вопреки ожиданиям восстановление в правах не избавляло большинство (кроме молодежи) спецпереселенцев от проживания в комендатурах, а лишь влекло ослабление комендантского надзора над ними, репрессивным органам отчасти удалось превратить эту процедуру в средство трудовой мотивации крестьян в спецпоселках. К моменту принятия новой Конституции (декабрь 1936 г.) в ОТП по Запдной Сибири было восстановлено в правах 57 088 чел. (11 916 хозяйств)55.
Трудовые навыки, несомненно, помогли репрессированным крестьянам адаптироваться к экстремальным условиям северного климата. Следует иметь в виду, что для решения задач «продвижения земледелия на Север» крестьяне-спецпереселенцы из южных районов Сибири с богатым опытом и традициями земледелия подходили больше, чем нарым-ские старожилы, занимавшиеся преимущественно промысловой деятельностью. То же касается и развития животноводства, традиционно более успешного на юге Сибири, нежели на севере региона. Кустарные промыслы в промышленных масштабах, производство продукции лесохимии (пихтовое масло, древесный спирт, скипидар и т. д.) являлись сравнительно новыми с технологической точки зрения видами труда и для переселенцев, и для коренных жителей, и ставили их примерно в
237
равные условия, как, впрочем, и коллективное животноводство, навыков ведения которого не имели до начала 1930-х гг. ни те, ни другие.
Особого внимания требует оценка такого фактора, влиявшего в первую очередь на условия труда спецпереселенцев, как особый режим, установленный для спецпоселков карательными органами. Нет сомнения в том, что принуждение к труду и диктат репрессивных органов в навязывании типа, района хозяйственной деятельности, в установлении жесткой регламентации количества и качества труда не могли не деформировать деятельность неуставных артелей. Несомненно и то, что организация неуставных сельскохозяйственных и промысловых артелей была для репрессированных крестьян продолжением принудительной коллективизации, которая распространялась на новые группы сельского населения и новые территории. С середины 1930-х гг. уцелеть единоличным хозяйствам в комендатурах было сложнее, чем единоличникам вне комендатур: если для высылки последних «за саботаж государственных заданий» требовалась санкция Политбюро, то для спецпереселенцев было достаточно внутриведомственного согласования органов НКВД.
Что же касается различий в условиях хозяйствования спецпереселенцев и старожилов Нарыма, то они были обусловлены факторами политического и организационного характера. Когда «карающий меч» взял на себя функции организатора сельскохозяйственного производства в комендатурах, в т. ч. ответственность за создание и развитие социально-культурной инфраструктуры, он объективно был вынужден играть роль «щита» для спецпереселенцев. При господстве в СССР тотальной распределительной системы возможности различных ведомств в борьбе за перераспределение ресурсов (материальных, финансовых, кадровых) естественно не были одинаковыми: репрессивные органы обладали преимущественным правом на получение всевозможных «лимитов». ОГПУ—НКВД имел реальные рычаги, с помощью которых ему выделялись средства из различных резервных государственных фондов, давались многочисленные отсрочки платежей или льготы при их расходовании. Таким административным ресурсом, например, органы Наркомзе-ма не обладали. Важно учитывать и то, что система спецпоселений представляла собой своего рода финансовую «черную дыру», где до 1937 г. контроль за расходованием средств носил внутриведомственный характер. Наконец, неравные возможности у уставных и неуставных артелей в Нарымском окр. были и в обеспечении их специалистами различного профиля. Землеустроители, агрономы, зоотехники и представители других дефицитных для села профессий попадали в СибЛАГ для работы в спецпоселках по-разному — и как мобилизованные партией, и как заключенные и ссыльные. И в этом НКВД имел преимущество перед прочими организациями. Поэтому в известной степени понятно стремление местных региональных советских и хозяйственных органов, которым НКВД передал экономическую деятельность неуставных артелей, дискриминировать крестьян-спецпереселенцев вновь, как это уже было в начальный период коллективизации. За предложениями региональной номенклатуры переложить на плечи спецпереселенцев основное бремя по налогам и сборам в регионе, несколько ослабив его тем
238
самым для местного населения, скрывалось извечное желание добиться торжества уравниловки.
Вопрос об экономической целесообразности использования в таких масштабах и формах труда спецпереселенцев отрицательно решался самой жизнью. Не могло быть оправданным массовое принуждение к труду на строительстве, лесозаготовках, приисках и в рудниках ранее активных земледельцев как неквалифицированной рабочей силы, причем в условиях резкого падения сельскохозяйственного производства в стране. Не иначе как преступлением сталинского режима следует считать тот факт, что в 1933—1934 гг. в пострадавших от массовой высылки и голода районах страны (Украина, Северный Кавказ, Восточная Сибирь) для восполнения «выбывшего» крестьянства органы власти были вынуждены организовывать новые переселения, используя методы вербовки демобилизованных красноармейцев с семьями и представителей других категорий, зачастую не знакомых с земледельческим трудом в конкретных климатических условиях. Невольно напрашивается мысль о том, что энтузиазм и героизм требовались нередко для того, чтобы ценой чрезвычайных усилий компенсировать последствия преступления, совершенного ранее по отношению к крестьянству.
3. Спецпереселенцы в Кузбассе
Сеть спецпереселенческих поселков, сформированная летом—осенью 1931 г. на юге Западной Сибири, относилась к промышленным, или южным комендатурам, территориально удаленным от сельскохозяйственных и лесных, северных, находившихся в Нарымском и Красноярском краях. До создания этой сети (лето 1930 — весна 1931 г.) у власти не было представления о том, как использовать труд той части «кулаков 3-й категории», которая не подлежала высылке в северные районы, и которую надлежало расселить компактно в особые поселки вне колхозных земель. Однако, как отмечалось в сводке ПП ОГПУ по Сиб-краю от 25 апреля 1930 г., «расселение кулачества 3-й категории <...> по существу выразившись всего лишь в 1000—1500 [хозяйств], затянувшись до распутицы, было вынужденно СКИКом отложено в связи с наступлением весеннего сева»1.
Летом 1930 г., когда функции по административному и хозяйственному устройством «кулаков» сосредоточились в одном органе — СКАУ, перед созданным при нем комендантским отделом директивные органы поставили задачу «взять всю свободную рабсилу на трудоемкие работы по нарядам СКАУ»2. К этому времени милицией была «произведена широкая контрактация поселенцев хозяйственными организациями края»3, которую карательные органы-первоначально использовали для размещения в южных районах региона т. н. поселенцев-одиночек, депортированных из западных районов страны. Тем самым, как отмечалось в начале июля 1930 г. в докладе комендантского отдела СКАУ в НКВД РСФСР, «в значительной степени ослаблялся острый дефицит рабсилы, переживаемый промышленными организациями края. Однако необходимо заметить, что это мероприятие имеет и отрицательные свойства, заключающиеся в том, что кулак поселенец, попадая на предприятие и непосредственно общаясь с рабочими, оказывает определен-
239
ное влияние, подчас деморализующе действующее на остальные слои сибирского пролетариата. Учитывая это, мы, не отказываясь от проведения контрактации, стремимся придать ей такое направление, которое бы явилось и сводило к минимуму отрицательные качества, а именно — не разбрасывать контрактуемых поселенцев по множественному числу предприятий, а концентрировать их на мощных трудоемких строительствах, например, постройка исключительно силами поселенцев железных дорог или отдельных участков, эксплуатация отдельных рудников и т. п. В данном случае поселенцы имеют общение только с техническим персоналом и небольшой группой квалифицированных рабочих, облегчается также охрана, учет, расчеты и т. п.»4.
Крупные хозяйственные организации воспользовались возможностями объявленной СКАУ контрактации. Кузнецкстрой одним из первых заявил о своих претензиях на эту «рабсилу»: сюда было направлено много глав семей и трудоспособных мужчин из семей «кулаков 3-й категории». «Кулацкая» сила пользовалась спросом в леспромхозах, погру-зочно-разгрузочных бюро и т. д. Как отмечал начальник комендантского отдела Долгих в отчете крайисполкому от 25 февраля 1931 г., «в данное время эти контингенты довольно прочно обосновались в предприятиях, получили квалификацию, в отдельных случаях сделались "незаменимыми". Сроки их пребывания неопределенны. Взяты они в августе — сентябре под знаком временности. В данное время необходимо разрешить вопрос об их дальнейшем оставлении на строительствах, т. к. снятие их в связи с острым дефицитом рабсилы, несомненно, отрицательно отзовется на темпах и вызовет решительные возражения всех строительных организаций, в особенности Кузнецкстроя, где работает около 2 000 человек»5.
Осенью 1930 г. представителей «кулацкой молодежи» как «лишенцев» призвали в части тылового ополчения. За счет них Кузбасс получил дополнительный ресурс «рабсилы». Здесь разместили 3 650 сибирских «лишенцев», из них 2 650 чел. — непосредственно на шахтах, а 1 000 чел. — в леспромхозах, обслуживавших трест «Кузбассуголь». Среди прибывших около 1 тыс. чел. составила молодежь призывного возраста из «кулацких» семей, отнесенных к 3-й категории6.
К началу 1931 г. в Западной Сибири стали приносить свои результаты меры репрессивных органов по розыску бежавших из спецпоселков «кулаков 2-й категории». Часть из них, прежде всего т. н. одиночек, ЗСКИК распорядился направлять на принудительные работы в лесничества, Погрузбюро (Новосибирск), на Кузнецкстрой. С началом навигации их предполагалось передислоцировать в самую дальнюю комендатуру Западной Сибири — Александро-Ваховскую. Однако крупные хозяйственные организации, в распоряжении которых оказалась значительная масса преимущественно трудоспособных крестьян-«одиночек», активно воспрепятствовали планам репрессивных органов жестко наказать бежавших «кулаков», оставив их «приписанными» к тем или иным крупным хозяйственным органам.
К весне 1931 г. в Кузбассе сложилась крайне сложная ситуация, связанная с присутствием все нарастающей массы спецпереселенцев в самой сердцевине региона, олицетворявшего мощь и перспективы индустриального освоения Сибири. Одновременно со строительством
240
сложнейших современных технологических производств здесь наблюдалась одна из наиболее высоких степеней концентрации т. н. спецконтингента, в состав которого наряду с заключенными и тылоополченца-ми входили спецпереселенцы. На этом этапе контрактации хозяйственные органы, стремясь свести к минимуму собственные затраты по устройству спецпереселенцев, добивались того, чтобы т. н. одиночки или главы семей прибывали к ним отдельно от домочадцев.
Ситуация резко изменилась весной 1931 г. в связи с решением комиссии ЦК ВКП(б) под руководством А.А. Андреева направить в распоряжение Востокостали для использования на строительных площадках Кузнецкстроя 5 тыс. крестьянских семей, высылаемых из Московской обл. Размещение почти 20 тыс. спецпереселенцев, среди которых более половины составляли нетрудоспособные (старики, дети, инвалиды), и создание для них социально-бытовой инфраструктуры требовало от руководства Кузнецкстроя отвлечения весьма значительных средств и ресурсов, хотя при этом в перспективе оно определенным образом решало проблему обеспечения строительной площадки комбината постоянной рабочей силой. 21 марта 1931 г. начальник Кузнецкстроя СМ. Франкфурт и секретарь Кузнецкого РК ВКП(б) P.M. Хитаров направили Андрееву телеграмму с резким возражением против подобного решения: «Востокосталь по договоренности [с] ГУЛАГом направляет на площадку Кузнецкстроя 5 тыс. семейных спецпереселенцев. Мы все время протестовали вследствие, отсутствия какой либо жилплощади. Подготовить в течение десяти дней жилплощадь [для] 20 тыс. чел. абсолютно невозможно, также отсутствует возможность надлежащей организации питания, медобслуживания. Наш протест Востокостали, ГУЛАГу остался безрезультатным. В нынешних условиях площадки [это] означает издевательство, поскольку придется отрывать рабочую силу основных участков для обслуживания семей спецпереселенцев и вьщелять для них фонды при чрезвычайно напряженном положении в отношении важнейших продуктов. Просим Вашего распоряжения об отмене отправки пяти тысяч семейных на площадку Кузнецкстроя»7.
Мартовский демарш сибирских руководителей возымел определенное действие, тем более что они одновременно обратились за поддержкой к С. Орджоникидзе. Вероятно, вскоре после этого (точная дата не установлена) член Президиума ВСНХ Ю.П. Фигатнер обратился к Андрееву с предложением о перераспределении семей спецпереселенцев для использования их труда системой Востуголь: «Андрей! Серго просит 5 тыс. [семей?] из Кузнецкстроя направить для Востугля, то и другое в Сибири. Ягода не возражает, нужно твое согласие. Ты как?»8.
В конечном итоге с началом летней массовой депортации в 1931 г. поступавшие в Кузбасский регион спецпереселенцы оказались «приписанными» и к Кузнецкстрою (Востокосталь), и к Востуглю. Как следует из справки СибЛАГа в крайисполком о дислокации комендатур спецпереселенцев на 24 сентября 1931 г. промышленные комендатуры Кузбасса находились в распоряжении двух хозяйственных органов — Востугля (Востокугля), здесь насчитывалось шесть участковых комендатур (четыре лесные — Анжерская, Горно-Шорская, Крапивинская, Яйская, в которых размещалось 4 172 семьи, 18 366 чел., и две шахтные — Анжер-
241
екая и Прокопьевская — 20 187 чел.), и Кузнецкстроя, где размещалось 4 390 семей, или 21 461 чел.9
В ходе высылки в 1931 г. карательные органы старались расселять высланные крестьянские семьи на достаточно большом расстоянии от мест прежнего проживания. Практически все сибирские «кулаки» депортировались в Нарымский край. Южный Кузбасский регион стал местом, куда было направлено для размещения 50 300 спецпереселенцев из-за Урала (Башкирия и Московская обл., 9 923 семьи). Поступивших в августе 1931 г. в основном на три узловые железнодорожные станции (Анжерка, Прокопьевск, Кузнецк) рассредоточивали по поселковым комендатурам.
Анжеро-Судженская участковая (районная) комендатура насчитывала шесть поселковых комендатур, в т. ч. пять лесных и одну горную. Прокопьевская комендатура состояла из трех поселковых комендатур, преимущественно угледобывающего профиля. Кузнецкая комендатура включала также три поселковые комендатуры, обслуживавшие нужды строительной индустрии. Крапивинская, Горно-Шорская и Таштыпская райкомендатуры были связаны с обеспечением лесозаготовками нужд угольной промышленности, особенно нового шахтного строительства10.
Формирование сети комендатур промышленного профиля заставило репрессивные органы создать и отладить механизм расселения, устройства, поддержания режима и разработать принципы использования труда спецпереселенцев. В северных комендатурах основной формой организации труда являлись неуставные артели, административный аппарат в лице работников комендатур, руководя неуставными артелями, напрямую участвовал в производственной деятельности. Для комендантов промышленных комендатур подобное объединение административно-режимных и экономических функций было практически неприемлемым. На совещании о положении спецпереселенцев в крае, состоявшемся в Новосибирске 1 октября 1931 г. с участием членов московской комиссии, обследовавшей комендатуры, секретарь Запсибкрайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе высказался по данному вопросу весьма категорично: «Теперь о промышленных комендатурах. Первый, основной вопрос — это надо покончить с тем, чтобы комендатуры являлись хозяйственными руководителями спецпереселенцев. Комендатура не имеет никакого дела по отношению к хозяйственной части жизни спецпереселенца, по крайней мере не должна иметь дело. Мне кажется, что комендатуры в промышленных районах обязаны следить за тем, чтобы не творилась контрреволюция <...>
А теперь — насчет хозяйственной деятельности. Это целиком должно быть возложено на те хозяйственные организации, кому переданы спецпереселенцы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Извольте его отсортировать, прикрепить к работе на месте. Обезличка, или огуречный расчет, как говорит т. Зуев, когда вы не с людьми имеете дело, а с мертвыми цифровыми знаками — никуда не годится»11.
ОГПУ, руководившее системой спецпоселений после ликвидации НКВД союзных республик, придавало большое значение процедурной, договорной стороне отношений с хозяйственными организациями. В договорах оно стремилось прописать те принципиальные положения, которые регулировали правовую и финансовую стороны отношений.
242
22 июня 1931 г. руководством ГУЛАГа для сведения и исполнения местным управлениям были направлены «Основные положения» договора с хозорганациями о трудовом использовании спецпереселенцев12. В них перечислялись следующие обязательства хозорганов: обеспечить за свой счет спецпереселенцев на пути их следования от ближайшей к месту назначения железнодорожной станции; обеспечить глав семейств спецпереселенцев работой в течение круглого года или договорного периода, использовать остальных трудоспособных членов семейств «для сезонных и иных периодических работ» (переброска «избыточной рабочей силы» из одного предприятия хозоргана в другое допускалась лишь при согласовании ее с ПП ОГПУ); организовать снабжение, питание, условия работы и оплату труда спецпереселенцев на общих с вольнонаемными рабочими основаниях.
Согласно «Основным положениям», 25 % зарплаты спецпереселенцев передавалось хозорганами в распоряжение ПП ОГПУ «на покрытие его организационно-административных расходов» (позднее эти вычеты были снижены сначала до 15 %, а затем до 5 %). В документе также указывалось: «В целях создания прочной базы обеспечения спецпереселенцев продовольственными ресурсами, независимо от продовольственного обеспечения их на работах в предприятиях хозорганов, желательно при наличии у хозорганов свободных земельных фондов отводить спецпереселенцам пахотно-способные земли для обработки их силами и средствами самих спецпереселенцев <...> Вместо сельского хозяйства при подходящих условиях желательно оказание хозорганами помощи спецпереселенцам для организации огородничества, садоводства, пчеловодства и всякого рода иных занятий и промыслов, могущих обеспечить спецпереселенцев средствами к существованию»13.
Таким образом, ОГПУ стремилось не просто максимально использовать труд репрессированных крестьян в целях индустриального развития, но и традиционно переложить часть забот по устройству спецпереселенцев на новых территориях на их собственные плечи (содержание репрессивного аппарата за счет отчислений от заработков спецпереселенцев, частичное самообеспечение спецпоселений продовольствием за счет подсобных хозяйств).
Руководство ОГПУ в циркулярном письме от 21 июля 1931 г., разосланном своим полпредам, приводило перечень «существующих ненор-мальностей» в отношении хозорганов к приему и устройству спецпереселенцев: затяжка с оформлением договорных отношений ГУЛАГа с хозорганами, «нерациональное использование рабсилы»; несвоевременная выдача зарплаты, медлительность в создании подсобных хозяйств в промышленных комендатурах, и т. д.14
Что представляло собой, по терминологии чекистов, «рациональное трудовое использование спецпереселенцев»? На Урале в принятом 31 марта 1931 г. облсоветом «положении о спецпереселенцах» отмечалось, что в зависимости от результатов медицинского освидетельствования спецпереселенцы «разбиваются на следующие 5 групп:
группу "а" — составляют способные к выполнению всяких физических работ;
группу "б" — способных к выполнению только легких физических работ;
243
группу "в" — неспособных к физическим работам, но могущих быть использованными на внутрипоселковых работах, легких кустарных промыслах и сезонных работах — сборов грибов, ягод, орехов и т. д.;
группу "г" — вовсе неспособных к труду;
группу "д" — детей в возрасте до 16 лет»15.
О том, насколько различались разработанные «наверху» директивными органами амбициозные планы применения крестьянской «рабсилы» в промышленности и реальное состояние трудового потенциала семей спецпереселенцев, можно судить по «Сведениям о балансе спецпересе-ленческой массы», труд которой использовался осенью 1931 г. на предприятиях трестов Ураллеспрома. Производственники стремились к тому, чтобы «очистить свой баланс от нетрудоспособной массы, не могущей быть использованной в лесной промышленности. <...> при сопоставлении видно, что последние составляют 37,9 %, а на каждую семью падает 1,6 чел[овека]. Таким образом, та первоначальная установка, по которой центр определяет количество трудоспособных 6 и 4 (доля трудоспособных среди спецпереселенцев должна была достигать 60 %. — С.К.), не выдерживается, хотя за последнее время, как можно заключить из поступивших телеграмм по снабжению, центр считает уже соотношение трудоспособных к общей массе как 4 к 6-ти»16.
По трудовому потенциалу семьи спецпереселенцев, размещенные в кузбасских комендатурах в начале 1930-х гг. и в Уральском регионе, различались незначительно. По данным на декабрь 1932 г., половозрастная структура семей, находившихся в спецпоселках Уральского региона, была следующей: дети до 12 лет — 30,4 % от общей численности, подростки от 12 до 16 лет — 10, мужчины старше 16 лет — 32, женщины — 27 %. Соотношение половозрастных групп в нарымских комендатурах было иным: 36,4; 11,6; 24,5 и 27,5 % соответственно17. Весьма существенные различия в «трудовом балансе» южных и северных комендатур в Западной Сибири были результатом целенаправленного «очищения» первых от нетрудоспособных групп путем их перевода в детские и инвалидные дома, передачи на иждивение родственникам.
Начиная с августа 1931 г. в сводках ПП ОГПУ Запсибкрая в крайисполком чекисты указывали на «нерациональное использование рабочей силы спецпереселенцев» в Кузбассе и винили в этом прежде всего хозорганы, и только затем аппарат комендатур. По состоянию на 21 августа 1931 г. на работах в Кузнецкстрое было задействовано 4,5 тыс. чел., что составляло пятую часть численности спецпереселенцев (1 чел. на семью). В Анжерской комендатуре доля трудоспособных достигала почти 50 %, однако непосредственно на работах использовалось 40 % от общей массы жителей спецпоселков, в Прокопьевской комендатуре — 27 и 65 % соответственно18.
Как отмечалось выше, ответственность СибЛАГа в сельхозкоменда-турах Нарымского окр. распространялась на организацию производства и деятельность неуставных артелей, в промышленных же комендатурах она ограничивалась обеспечением функций поддержания режима в спецпоселках и' ведомственного контроля за выполнением предприятиями договорных обязательств в отношении использования труда спецпереселенцев. СибЛАГ подвергал хозорганы нелицеприятной критике. Уже на начальном этапе массового использования труда спецпереселен-
244
цев промышленными, строительными, транспортными и другими организациями Западной Сибири выявились «серьезные недочеты», ставшие хроническими, несмотря на периодически принимавшиеся директивными органами решения по их искоренению. В их числе в постановлении бюро крайкома партии по докладу Л.М. Заковского от 5 августа 1931 г. назывались: «...2. Неудовлетворительное (по установленным нормам) снабжение спецпереселенцев спецодеждой, обувью и промтоварами.
3. Допущение в практике использования спецпереселенцев явно без
законных действий: произвольное повышение норм выработки, по
нижение зарплаты, лишение выходных дней, уменьшение пайка, обсчи
тывание.
4. Использование ассигнованных хозорганизациями кредитов и фон
дов на освоение труда спецпереселенцев не по прямому назначению.
5. Отсутствие в практике трудового использования спецпереселен
цев, особенно среди молодежи, культурно-воспитательной работы <...>
отказ, а в отдельных случаях и прямое запрещение со стороны хозяй
ственных и партийно-советских организаций (Артемовский рудник) от
премирования за перевыполнение производственных заданий.
6. Чрезвычайно низкая степень обеспеченности спецпереселенцев
жилищами <...>»19
8 сентября 1931 г. бюро крайкома констатировало, что «ни одной из хозорганизаций, использующих труд спецпереселенцев, до последнего времени не принято решительных мер к практической реализации решения крайкома от 5.08 и конкретных сдвигов в этих вопросах не достигнуто», за чем последовала угроза применения к руководителям хозорганизаций «жестких партвзысканий»20.
Почти три года спустя (5 апреля 1934 г.) бюро крайкома отмечало, «что бытовое строительство трудпереселенцев, работающих на предприятиях Кузбассугля (особенно Осиновки), Запсибзолото, Новосиблеса, лесосбыта и сахаротреста, несмотря на неоднократные указания крайкома, остается совершенно неудовлетворительным, и принятые по договорам обязательства со стороны хозорганов в значительной степени не выполняются»21.
Еще через три года (9 апреля 1937 г.) начальник УНКВД по Запсиб-краю С.Н. Миронов в письме на имя секретаря крайкома Эйхе так обрисовал «тяжелые условия трудпоселенцев, работающих в системе Куз-бассуголь, Кузнецкого Металлургического] Комбината, Запсиблестяж, Запсиблеспромсоюза, Запсибзолото, Сахаротреста: Жилища неприспо-соблены и представляют опасность обвалов, крайняя скученность, способствующая заболеваниям; у работающих на лесозаготовках отсутствует спецодежда (даже лапти), инструмент недоброкачественный, низкое качество пищи при высокой стоимости, задолженность по зарплате в 2—3 месяца; работающие в системе Запсибзолото перебрасываются с обжитых участков без учета целесообразности, старательским артелям ставятся невыгодные условия; промкустарные артели по выработке пихтового масла наталкиваются на различные препятствия со стороны леспромхозов Запсиблестяж, лишаются права получения хлеба в ларьках <...> Эти ненормальности создают массовое бегство трудпоселенцев, стимулируют создание из их среды активных контрреволюционеров»22. Реакцией на это письмо являются две пометы: рукой Эйхе начертана
245
резолюция «Принцеву (зав. отделом промышленности крайкома. — С.К.). Нужно вызвать руководителей] хозяйственных] орг[анов,] в ко-, торых работают спецпереселенцы[,] и подробно разобрать эти вопросы. Результаты прошу доложить мне. Р. Эйхе. 10/IV 37»; другая от 20 мая принадлежит одному из нижестоящих партфункционеров — «Справка. После созыва всех заинтересованных] руководителей, которым было предложено устранить все эти факты — по заявлению зам. нач. ОТП т. Корниенко положение улучшается»23.
Указанные факты отражают отношение к спецпереселенцам как к «рабсиле»: предметом межведомственных корпоративных противоречий было определение того минимума жилищно-бытовых и производственных условий существования людей, без которого невозможно было обеспечить выполнение плановых заданий хозорганами (цели наркоматов) и «оседание» репрессированных крестьян в местах своего принудительного расселения (цели НКВД). Руководители хозяйственных органов в этих столкновениях оказывались более уязвимыми, поскольку существовавший производственный императив (выполнение планов любой ценой) подталкивал к жесткой эксплуатации «спецконтингентов» при минимуме затрат на их содержание. Справедливости ради необходимо отметить, что злостные нарушители директивных установок по использованию труда спецпереселенцев на производстве наказывались. Так, постановлением СНК СССР от 4 апреля 1932 г. давалась прямая директива краевым органам о предании суду правления Запсиблестреста «за разбазаривание денежных средств и продовольственных и промышленных фондов, предназначенных для снабжения спецпереселенцев»24. По информации руководства ОГПУ в ЦК ВКП(б) от 27 октября 1932 г. к судебной ответственности было привлечено 140 функционеров различных звеньев Наркомлеспрома, виновных в «разбазаривании» хлебных фондов, выделенных для семей спецпереселенцев, работавших в лесной отрасли.
Размещение в Кузбассе спецпереселенцев позволяло хозорганам справиться с хроническим дефицитом рабочих рук. Для решения этой задачи проводились самые масштабные переброски ссыльного крестьянства из одних комендатур в другие, из северных в южные. 15 мая 1932 г. на заседании бюро крайкома партии было принято решение: «Ввиду острого недостатка в наемной рабсиле в "Кузбассугле" считать возможным привлечение в "Кузбассуголь" в качестве рабсилы переселенцев Нарымско-го края». Предусматривалась переброска 3 тыс. семей. При этом учитывались интересы прежде всего хозяйственных органов, которые отбирали семьи по двум категориям: «В составе переселяемых семей обязательно должно быть не менее одного трудоспособного мужчины. В первую очередь отбираются малочисленные семьи»25. Подобного рода решение являлось вынужденным, поскольку Политбюро и СНК СССР в мае 1932 г. отказались от планов депортации весной 1932 г. 38 тыс. крестьянских семей, в рамках которой внутрикраевая «квота» Западной Сибири должна была составить сначала 7 тыс., потом 1 тыс. семей, которые к тому же надлежало отправить на Дальний Восток26.
Пополнение кузбасских комендатур новым «спецконтингентом» и в последующие годы происходило не всегда по заранее составленным планам, а было ответом на неординарные ситуации. Так, во время мас-
246
совой высылки весной—летом 1933 г., когда выяснилась невозможность расселения в северных комендатурах значительной массы деклассированных городских элементов, досрочно освобождаемых из тюрем, органы ОГПУ по согласованию с региональными партийными и хозяйственными органами направили часть потока «спецконтингента» в кузбасские комендатуры. При этом хозяйственники, воспользовавшись своим преимущественным правом, выбирали среди вновь прибывавших в регион семьи, малые по размеру и имевшие в своем составе трудоспособных членов. Летом 1933 г. «Кузбассуголь» таким образом получил 4 070 семей (17 753 чел.), «отфильтрованных» в Омске представителем треста27.
Последняя масштабная переброска спецпереселенцев из северных комендатур в южные была предпринята в ноябре 1936 г.: согласно распоряжению УНКВД по Запсибкраю, ОТП направил в Анжерские шахты «на ликвидацию прорыва, образовавшегося в результате вредительства» на временную работу до конца марта 1937 г., 937 трудоспособных главы семей28. Весной 1937 г. руководство треста «Кузбассуголь» предприняло шаги по закреплению этой категории на шахтах в качестве постоянных рабочих, чем вызвало крайне негативную реакцию УНКВД, опасавшегося, что это повлечет за собой дополнительную переброску из северных комендатур 2—3 тыс. чел. (других членов семей). Кроме того, карательное ведомство считало «нецелесообразным такой сравнительно большой отлив с севера сельхозконтингента, вполне освоившегося за 6 лет <...>»29
В годы первых пятилеток спецпереселенцы не были единственным массовым источником рабочей силы для предприятий, шахт и приисков Кузбасса. Сюда направлялся громадный по своим масштабам и разнообразию поток «спецконтингента», охватывавший, в частности, заключенных, судебно-ссыльных и тылоополченцев. Легкость, с которой нехватка одной категории «спецконтингента» восполнялась за счет другой, формировала у хозяйственных руководителей пренебрежение к созданию необходимых условий жизнедеятельности для спецпереселенцев. Об этом свидетельствуют многочисленные источники. Документы, вышедшие из недр партийно-государственных контрольных органов, были призваны выяснить с максимальной полнотой реальное положение спецпереселенцев, чей труд использовался хозорганами. Сами спецпереселенцы писали протесты и жалобы на условия труда и быта в промышленных комендатурах, которые работники СибЛАГа порой не без успеха использовали при апелляции в партийные органы для «устранения ненормальностей в работе хозорганов по освоению трудпоселенчес-кого контингента».
Важнейшими показателями успешности использования труда «спецконтингента», которыми руководствовались в своих оценках названные выше органы, были общая численность спецпереселенцев, переданных хозорганам; удельный вес трудоспособных в общей массе населения спецпоселков; доля фактически занятых на работе из числа трудоспособного контингента; нормы выработки; степень их выполнения; заработная плата и возможность обеспечения прожиточного уровня семей спецпереселенцев. В ходе проведенного в начале 1932 г. СибЛАГом обследования условий труда и хозяйственной деятельности спецпересе-
247
ленцев, «приписанных» к различным ведомствам, была выявлена следующая ситуация. Из 265,8 тыс. западносибирских спецпереселенцев в южных комендатурах размещалось 70 тыс. чел. Доля трудоспособных среди расселенных в Нарымском крае составляла 48 % от общей численности спецпереселенцев, переданных Востуглю — 40, Кузнецк-строю — 60,5, Цветметзолото — 47,8 %. Фактически на работах в системе Востугля использовалось 74,7 % трудоспособного населения, Куз-нецкстроя — 67,7 и Цветметзолото — 77,7 %. Данный показатель был значительно выше, чем в комендатурах Нарыма — 59,7 %30. Выработка норм спецпереселенцами (средние показатели) во всех отраслях производства была разной: самая низкая (около 70 %) в леспромхозах системы треста «Кузбассуголь» и на Кузнецкстрое (земляные работы); самая высокая (100—120 %) на угольных шахтах и приисках (горные работы). Заработок спецпереселенца, занятого на горных работах в «Кузбассуг-ле», обеспечивал прожиточный минимум семье из трех — четырех чел., работающий на лесозаготовках мог обеспечить максимум двух членов семьи. Такой же разрыв существовал в оплате работавших на лесных и горных работах в Цветметзолото. Об остроте проблемы выживания говорят следующие данные о среднем составе семей: 3,3 чел. (Запсибзо-лото), 3,4 чел. (Кузнецкстрой), 4,6 чел. («Кузбассуголь»). Очевидно, что для выживания в промышленных комендатурах в семье должен был работать не только ее глава, но даже второй и третий члены семьи31. Проведенный руководством горных комендатур СибЛАГа весной 1932 г. анализ структуры и форм занятости спецпереселенцев на производстве выявил тенденции, закрепившиеся в последующие годы. До 60 % трудоспособных было представлено женщинами и подростками. Если мужское трудоспособное население спецпоселков использовалось на работах полностью, то женский и подростковый труд был востребован, по оценкам работников комендатур, не более чем наполовину. По мнению тех же работников комендатур, «недоиспользование» прежде всего женского труда определялось отсутствием в поселках и на предприятиях необходимой социально-бытовой инфраструктуры (детские учреждения, учреждения общественного питания) и недостатками в организации самого производственного процесса. Спецпереселенцев использовали преимущественно не на основных, а на подсобных (жилищное строительство, дорожные и сельскохозяйственные работы и т. д.) работах, поскольку здесь труд был заведомо менее регулярный и менее оплачиваемый32. Несвоевременная выплата зарплаты, принимавшая хронический характер, в сочетании с постоянным ростом цен на продукты питания становились причинами того, что многосемейные спецпереселенцы зачастую были не в состоянии выкупать свой паек. Весьма типичным являлось стремление хозорганов выходить из затруднений при снабжении продовольствием за счет ущемления спецпереселенцев. Весной 1932 г. руководство лесного управления «Кузбассугля» под предлогом экономии при расходовании продовольствия сняло «с продснабже-ния в пос. Мзас и Шадрово всех иждивенцев, работавших на разных хозработах (кипятильщиц, уборщиц, водовозов, столяров, плотников и прочих), всего около 160 человек», а инспектор лесоуправления Губин «потребовал их выселения как не имеющих в составе своей семьи трудоспособных»33.
248
Остроту конфликтов между функционерами СибЛАГа и номенклатурой «Кузбассугля» вокруг положения спецпереселенцев раскрывает следующий фрагмент письма от 14 сентября 1932 г., направленного комендантом Кузнецкой комендатуры Корниенко директору Горно-Шор-ского леспромхоза: «Вы жалуетесь на факт побега 36 человек спецпереселенцев <...> причем Вы сами же указываете в этом отношении, что как только рабочие узнали, что их передают из Кузнецкого ЛПХ к Вам, решили от Вас бежать.
Вполне с Вами согласен, что такое явление не только ненормально, но и абсолютно недопустимо, когда рабочие при одном только упоминании, что их передают Горно-Шорскому ЛПХ, решаются лучше бежать, чем у Вас работать.
Причины этого следующие:
1) непредоставление спецпереселенцам жилищ постоянного типа,
благодаря чему спецпереселенцы ютятся во временных старых бараках
и землянках, в лучшем случае имея по 1,40 кв. м жилплощади на че
ловека;
2) систематические перебои даже в хлебе, не говоря уже о том, что
в течение последних 8 месяцев, кроме хлеба, никаких других продуктов
основного питания спецпереселенцев Вами не отпускалось;
3) произвольное уменьшение Вами норм выдачи хлеба иждивенцам
с 400 грамм (норма Наркомснаба) до 300 грамм, а также произвольное
уменьшение выдачи хлеба рабочим с 1000 до 800 грамм и т.д.;
4) наличие таких фактов, когда на Уссе и Тутуясе допускались слу
чаи разгрузки лодок с продовольствием для вольнонаемных рабочих, в
то время когда это продовольствие шло на отдаленные спецпереселен-
ческие поселки, которые в это время уже голодали;
5) наличие такого безобразнейшего положения, когда зарплата рабо
чим Вами не выдается в течение 6 месяцев;
6) систематическая утеря рабочими своих рабочих дней из-за сквер
ной постановки учета работы;
7) удовлетворение спецодеждой и обувью рабочих-спецпереселенцев
только до 35 % потребности и т. д.
Можно было бы привести еще ряд безобразнейших фактов Вашего отношения к рабочим-спецпереселенцам, но думаю, что на этот раз и этих будет достаточно.
Поэтому Вам нужно в первую очередь так устроить и обеспечить рабочую силу, чтобы не было таких безобразных явлений, как побеги при одном только упоминании имени Горно-Шорского ЛПХ.
Прикрепление на местах работ рабочих также Ваша обязанность по договору с СибЛагом, так как поселковые коменданты естественно не могут постоянно быть на всех Ваших участках работ и следить за целостью состава рабочих, это должны делать Ваши прорабы и десятники.
Как видите, причины не в надзоре за спецпереселенцами на работах, а в устройстве и предоставлении всех человеческих условий существования»34.
Вполне очевидно, что коменданты отстаивали в данном случае не столько интересы спецпереселенцев, сколько свои собственные, корпоративные. Стабильные условия труда и быта репрессированных снимали проблему массовых побегов, ответственность за которые лежала на
249
комендатурах. Упомянутому выше Корниенко приказом ПП ОГПУ по Запсибкраю от 8 июня 1934 г. был объявлен выговор «за весьма слабую постановку работы по борьбе с бегством в Кузнецкой комендатуре, в результате чего из последней в течение марта—апреля месяца сбежало 629 чел. (задержано 259 чел.)»35. Кроме того, штат работников комендатур содержался за счет 5 % отчислений от заработков спецпереселенцев, что создавало прямую заинтересованность комендантов в производительном труде спецпереселенцев. Отсюда и широко практиковавшийся перечень вводимых в комендатурах взысканий и репрессий в отношении тех, кто не выполнял нормы выработки. В приказе полпреда ОГПУ по Запсибкраю Н.Н. Алексеева от 3 марта 1933 г. указывались формы наказаний: перераспределение пайка («за счет снижения норм пайка систематически не вырабатывающим норм увеличить паек тем, кто дает лучшие показатели производительности труда. Допустить снижение и увеличение пайка от установленной нормы в пределах 20— 25 %»); «наложение на прогульщиков и нерадиво работающих спецпереселенцев взыскания до 15 суток ареста и до 15 рублей штрафа»; «комендантам практиковать в отношении прогульщиков и систематически не выполняющих норм спецпереселенцев снятие их с работ на срок до двух месяцев, перевод в худшие поселки и на худшие работы. В исключительных случаях перебрасывать в Нарымские комендатуры»36. В соответствии с полученными директивами борьбу с невыходами на работу коменданты вели следующим образом: за один прогул рабочий переводился на иждивенческий паек на срок от 5 до 10 суток, за два — от 10 до 15 суток, широко практиковалось и наложение на работавших денежных штрафов. Масштабы разного рода взысканий в отношении спецпереселенцев иногда были столь велики, что становились предметом рассмотрения органов КК—РКИ. Осенью 1933 г. контрольные органы затребовали от Ольховской комендатуры сведения о характере нарушений и наказаний спецпереселенцев за последний год. Наиболее частыми были нарушения производственного порядка (прогул, отказ от работы, самовольная отлучка с места работы, «участие в групповой забастовке»), за ними следовали нарушения режима спецпоселения (побег, сокрытие побега, хулиганство, подделка продовольственных талонов и т. д.). Самыми распространенными видами наказания были штрафы (в 5 и 10 руб.) и аресты (на 5 и 10 суток). Широко практиковалась замена ареста штрафом в 10 руб. Таким образом у спецпереселенцев изымалась значительная часть заработной платы, что было на руку работникам и комендатур, и хозорганов37. Прогулы и побеги являлись протестными действиями спецпереселенцев в ответ на тотальную дискриминацию и эксплуатацию, которым они подвергались с обеих сторон. Краевая комиссия КК—РКИ, обследовавшая в сентябре 1933 г. комендатуры, «приписанные» к «Кузбассуглю», констатировала: «Общая невыхождаемость трудпоселенцев в Прокопьевске с 1 января по 1 сентября т. г. составила 20 191 человеко-дней. В ряде причин, объясняющих невыхождаемость и прогулы, одной из основных является и то, что трудпоселенцы редко и даже вовсе не имеют выходных дней вследствие систематического использования их администрацией шахт для ликвидации производственных прорывов и комендатурами Сиблага на хозяйственных работах. Нужно отметить, что практика использования комен-
250
датурами трудпоселенцев для всякого рода хозяйственных работ поощряется Сиблагом, правда, это соответствующим образом вуалируется»38. Работники комендатур не могли не воспользоваться своим служебным положением и, как отмечалось в приказе УНКВД по Запсибкраю от 7 мая 1936 г., вопреки «ранее данным распоряжениям» весь вольнонаемный состав Кузнецкой комендатуры использовал в качестве домработниц спецпереселенок, а также получал из соседних неуставных артелей продовольственные товары по более низким ценам39.
В условиях спецпоселения обесценивалась и сама человеческая жизнь. Из материалов упоминавшегося выше обследования условий труда и жизни спецпереселенцев, работавших на предприятиях «Куз-бассугля», которое проводилось краевой комиссией осенью 1933 г., явствует, что за восемь месяцев здесь скончалось А % от общей численности спецпереселенцев, а среди детей смертность превышала 10 %. Отношение к заболевшим спецпереселенцам со стороны администрации предприятий комиссия характеризовала как издевательское: зав. лесозаготовительным участком Китатского ЛПХ Власов «под угрозой ареста задержал нарочного, посланного в район комендантом и врачом за противодифтерийной сывороткой, отчего умерло двое детей. Зав. Ти-хеевским лесозаготовительным участком Попов нашел возможным в течение 40 дней не давать подводы для доставки медикаментов, несмотря на эпидемию скарлатины, что способствовало резкому увеличению смертности»40. Доклад комиссии изобиловал фактами «явного предубежденного отношения, издевательства и избиения трудпоселенцев» со стороны работников комендатур и хозорганов и завершался весьма примечательным выводом: «Борьбы с указанными настроениями и действиями, а ими, конечно, не исчерпывается весь перечень подобных явлений, почти не ведется никакой»41.
Свое тяжелое положение спецпереселенцы красноречиво описывали в многочисленных жалобах, направлявшихся в различные органы. Например, проживавшие в спецпоселке Ампалык (Ижморский р-н Кузбасса) спецпереселенцы, которые работали на Тихеевском лесозаготовительном участке Китатского ЛПХ, входившего в лесоуправление «Кузбассугля», обратились с жалобой в Западно-Сибирскую краевую РКИ. Возмущаясь недостаточным обеспечением продовольствием, авторы обрисовали отношение к спецпереселенцам хозяйственников: «...настоящая пайка, мы говорим, обеспечивает только на 40 процентов] (просим добавить хотя бы еще 5 килограммов] хлеба) больше нам ОР[С] не отпускает ничего. А также и наш рабочий паек по причине очень большой нормы выработки против нашей силы, мы все ослабли от недостатки питания, очень мал да еще потому, что получивши хлеба (а для рабочих в обязательном порядке печеный) его приходится делить по крошке детям, а самому есть тот с 60 % примеси различной травы хлеб, отчего норм задаваемых выработать не можем, и паек рабочий все понижается и понижается. Нас уже начинает шатать ветром, как тяжело болевших, и в силу этого вышеуказанного приходится делать преступления, уходить в близлежащие деревни и нести туда последние вещи, продавать, и работая на производстве, искать где-то на стороне продукты питания для себя и семейства, а этим самым делать прогул, что опять-таки влечет за собою вычет и без того мизерного пайка иждивен-
251
цев и заставляет решаться некоторых спецпереселенцев на большие преступления, то есть на побег с производства туда, где лучше обстоит дело снабжения рабочих или просто где можно заработать хлеба. <...>
4. Отношение хозяйственников на наши просьбы о своевременной
и полной выдаче пайка, который[,] нужно сказать[,] раньше 10-го числа
не выдается[,] а иногда и в конце месяца[,] просто грубое с такими вы
ражениями: "Вас всех нужно заморить давно голодом, а не кормить вас"
(выражение зав. Участка гр. Балухова).
5. Расчет зарплаты затягивается на 4 и даже 5 месяцев[,] иногда [в]
табеля[х] рабочие дни ведутся не аккуратно[,] отчего теряются трудодни
и зарплата рабочих. Без всяких прогулов за месяц приходится получать
5 руб. и концов найти нет возможности!,] рабочий комитет обращает
мало на это внимания.
6. Разного рода ссуды, высылаемые на спецпереселенцев, не выда
ются по несколько месяцев. Вот[,] к примеру сказать[,] ссуда на покуп
ку коров уже не выдается третий месяц[,] иными словами используется
кем-то для своих торговых или других хозяйственных оборотов, а мы
страдаем <...>».
Просьбы спецпереселенцев к РКИ сводились к тому, чтобы провести проверку сообщаемых фактов, увеличить для иждивенцев месячную норму выдачи муки с 5 до 10 кг, «смягчить отношения администрации участка, урегулировать выдачу расчета заработной платы и своевременную выдачу пайка[,] а также выявить и указать виновных задержания ссуды на покупку коров». Под жалобой стояла подпись 31 спецпереселенца42.
Приведенная в извлечениях крестьянская жалоба представляет собой сплав рационального и эмоционального начал. Выдержанная в типичных для данного жанра тонах, жалоба выстроена как апелляция в государственный орган, надзорный за соблюдением порядков. В ней, если отвлечься от описательных моментов, содержится просьба рассмотреть сообщенные в документе факты и принять по ним меры. Здесь нет никаких прямых требований наказания виновных, однако вовсе не случайно приведено высказывание спецпереселенцев в адрес зав. Тихеев-ским лесоучастком. Жалобщики, возможно, были хорошо осведомлены о том, куда и как расходовались ссуды, поступавшие на нужды спецпереселенцев, но провести расследование предлагали контрольному органу. Рабочие не настаивали на увеличении зарплаты, а просили наладить ее выдачу. Они не протестовали против полуголодного существования, а констатировали, что поставлены на грань вымирания иждивенцы, нетрудоспособные члены семей и прежде всего дети. Люди просили улучшить, насколько возможно, положение детей, «цвет будущего общества», как упомянуто в жалобе. Осознавая невозможность изменить свое положение дискриминированных, спецпереселенцы стремились оговорить элементарный предел условий существования и использовали при этом риторику того времени. Не случайно жалоба начинается с преамбулы: «Настоящим мы, рабочие-спецпереселенцы вышеуказанного спецпоселка, пишем вам в этой жалобе о ненормальностях[,] исходящих со стороны нашей Тихеевской лесозаготовительной конторы и считаем [,] что от этих ненормальностей очень и очень страдает дело советского строительства, а посему просим рабоче-крестьянскую инспекцию
252
Сиб[ирского] края хоть немного облегчить и улучшить наше положение»43. Свой урок политграмоты спецпереселенцы усвоили: коль скоро они считаются рабочими (пусть и рабочими-спецпереселенцами), то и обращаются в рабоче-крестьянскую инспекцию.
В середине 1930-х гг. репрессивные органы сочли задачу «освоения контингента трудпоселенцев» принципиально решенной, свидетельством чего служила наступившая стабилизация структуры занятости спецпереселенцев в индустриальном секторе региона (табл. 19).
Таблица 19
Численность спецпереселенцев, занятых в промышленности, строительстве и на транспорте Западной Сибири в 1935—1937 гг., чел.*
Хозяйственный орган
1935
1936
1937
Лестресты
15 731
16 423
18 173
Рыбтрест
3 007
3 008
2 963
Госречфлот
1 278
1 323
1 395
Сахаротрест
2 884
2 667
2 634
Запсибзолото
5 917
6 163
6 313
Кузнецкстрой
16 505
16 799
15 922
Кузбассуголь
59 729
60 517
62 035
Прочие органы
3 139
3 760
3 405
Итого
108 190
110 660
112 820
Составлена по: ГА РФ. Ф. Р-9414. Оп. 1 доп. Д. 720. Л. 3; Д. 803. Л. 23 об.
На рубеже 1930—1940-х гг. дискриминационные моменты в положении трудпоселенцев проявлялись уже не столь явно, как в первой половине 1930-х гг. Трудпоселенцы, занятые в угольной промышленности, прочно вошли в баланс «рабсилы» Кузбасского угольного бассейна. Как отмечалось в отчетном докладе УИТЛиК НКВД по Новосибирской обл. в ОТП ГУЛАГа за вторую половину 1940 г., среди трудпоселенцев немалую долю составляли стахановцы и ударники. «Рабсила» стала, наконец, восприниматься как ценность и хозяйственниками: «Хозоргани-зации, где работают трудпоселенцы, дают хорошие характеристики о работе и трудовой дисциплине трудпоселенцев. Если поднимается вопрос хотя бы о частичной переброске внутри организации, то руководители организаций, откуда должны перебрасываться трудпоселенцы, отстаивают [их] вплоть до областных партийных организаций»44. В другом отчете приведено высказывание зам. управляющего комбинатом «Кузбассуголь» Сигова, который «совершенно официально заявил, что работающие трудпоселенцы на шахтах Комбината являются основным фондом, решающим проблему угольной промышленности в Кузбассугле»45. При том, однако, реальные жилищно-бытовые условия этого «основного фонда» были ужасными. Чекисты отмечали, что в тресте «Прокопьев-скуголь» трудпоселенцы-шахтеры живут в полуземлянках, которые с наступлением весны (1941 г.) начали разрушаться: «Бараки временного типа также пришли в негодность <...> и шахтеры-трудпоселенцы в ко-
253
личестве 4 725 чел. после ударной работы в шахтах не имеют возможности нормального отдыха <...>»46.
Впрочем, у номенклатурных работников столь высокого ранга имелся свой взгляд на репрессированных. Например, секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) Н.Ф. Лобов в письме в форме запроса от 23 февраля 1939 г. в Верховный Совет СССР писал о необходимости ужесточения мер воздействия в отношении шахтеров-спецпереселенцев за нарушение трудовой дисциплины (упоминались прокопьевские и анжер-ские шахты, практически целиком укомплектованные спецпереселенцами, где во второй половине 1930-х гг. стабильно росла численность работающих, значительно перевыполнявших нормы выработки). «При проверке проведения в жизнь постановления СНК Союза ССР и ЦК ВКП(б) о мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, — отмечал Лобов, — по Кузбасскомбинату установлено, что к спецпереселенцам, работающим в шахтах Кузбасса, оно в полной мере не применяется.
Согласно постановлению о трудовой дисциплине вольнонаемный рабочий, нарушивший трудовую дисциплину, увольняется с работы и выселяется из квартиры. Между тем, как спецпереселенец только увольняется с работы, но не выселяется из квартиры, что для него безразлично, будет ли он работать, например, на шахте 1-6 или 9-15. Таким образом, спецпереселенцы, работающие на шахтах Кузбасскомбината, поставлены в более выгодное положение, чем вольнонаемные. Несмотря на то, что среди них очень много лодырей и злостных дезорганизаторов производства. Поэтому необходимо было бы на эту группу людей разработать соответствующее постановление административного воздействия, как на нарушителей трудовой дисциплины и дезорганизаторов производства»47.
Как видно, в зависимости от менявшейся конъюнктуры номенклатурные работники различных рангов избирали свой ракурс оценки спецпереселенцев, делая свой акцент на нужной им части слова-обрубка, ставшего символом — «рабсила».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Канун Отечественной войны и сам военный период стали очередными этапами в дальнейшей эволюции советской карательной политики. Сложившаяся к 1939 г. конфигурация репрессивной системы в той ее части, к которой относились высылка и ссылка, претерпела весьма значительные изменения. Впервые с начала 1930-х гг. (если не считать 1933 г., когда на поселение было направлено много т. н. деклассированных элементов, преимущественно из городов) ссылка на поселение из социально-политической, по окраске направлявшегося туда контингента, превращалась в преимущественно территориально-этническую.
Массовые депортации населения с западных территорий, включенных в 1939—1940 гг. в состав СССР, дали новый толчок развитию системы поселений. В этот период, как и десятилетие назад, в ходе массовой высылки советского крестьянства, репрессивный сектор потребовал больших средств и ресурсов, необходимых для «освоения» (официальный термин из карательной лексики тех лет) «новых контингентов».
О переключении карательных приоритетов с «трудссылки» (или трудпоселений, где размещалось репрессированное крестьянство) на «спецссылку» (которую в 1939—1941 гг. пополняли «осадники», «беженцы», «административно-ссыльные» и другие категории — жители Западной Украины, Бессарабии, Прибалтики и т. д.) свидетельствовал тот факт, что на высшем партийно-государственном уровне вопросы и принятые решения, касающиеся этнической депортации, абсолютно доминировали над проблемами «кулацких» трудпоселений. В отличие от предшествующих 1930-х гг., в 1939—1945 гг. не было принято сколько-нибудь значительных правительственных решений о крестьянах-трудпо-селенцах, за исключением единичных. Это не значит, что на рубеже 1930—1940-х гг. ссылка не претерпела изменений. Оставаясь важной частью репрессивной системы, она в полной мере отразила в себе социально-экономические и политические сдвиги в стране.
В советской карательной политике тех лет, как и ранее, были свои «приливы» и «отливы», получившие воплощение в «мягких» и «жестких» тенденциях в нормативном регулировании и реальной практике, которыми руководствовались работники НКВД всех рангов в отношении трудпоселенцев — «бывших кулаков» и членов их семей.
«Мягкая» линия выразилась в принятии в 1938—1940 гг. на правительственном и ведомственном уровнях нормативных актов, направленных на своего рода расконсервацию «трудссылки». Эта расконсервация осуществлялась в двух направлениях: предоставлении большей хозяйственной самостоятельности и несколько больших гражданских прав определенным группам трудпоселенцев. Нормативно «раскрепощение» определяли два постановления СНК СССР 1938 г.: от 9 сентября «О переводе неуставных сельскохозяйственных и кустарно-промысловых артелей на положение уставных артелей» и от 22 октября о праве выезда с мест поселения на учебу или работу детям трудпоселенцев по достижении ими 16-летнего возраста. Им сопутствовали соответствующие цир-
255
куляры и указания руководства НКВД СССР периферийным органам. Во всех этих документах речь шла об определенной последовательности действий властей во второй половине 1930-х гг. Действительно, в данный период жизнь в трудовых поселениях стабилизировалась: не было массовых поступлений, рождаемость стала превышать смертность, упорядочилась сеть комендатур и трудпоселков, даже шло их сокращение.
Перевод артелей трудпоселенцев на положение уставных хозяйств решал две задачи — политическую (демонстрация лояльности правительства по отношению к лояльно проявившим себя трудпоселенцам) и ведомственную (освобождение НКВД от производственных, экономических и хозяйственных функций, весьма обременительных для карательного органа). В 1938 г. вся производственная, социально-бытовая и культурная инфраструктура в местах дислокации трудпоселков, население которых было занято в артелях, перешла в ведение гражданских (советских и хозяйственных) органов.
Важной частью «раскрепощения» было узаконение пути получения комплекса политических и гражданских прав детьми трудпоселенцев. Оторвать трудпоселенческую молодежь от представителей старших поколений — одна из целей политики режима в отношении репрессированного (и не только) крестьянства в 1930-х гг. Однако до 1939 г. правами выезда из трудпоселков и получения паспортов пользовались только отдельные категории молодежи — ударники производства и те, кто по окончании школы выезжал для продолжения учебы, главным образом в города. С 1939 г. фактически действовала универсальная формула: достижение 16-летия служило основанием для снятия со спецучета и получения права выезда из трудпоселков на учебу или работу в другие местности.
Вместе с тем ослабление или снятие (частичное или полное) тех или иных хозяйственных и правовых ограничений для трудпоселенцев вовсе не означало, что режим пошел навстречу интересам репрессированного крестьянства. Реальное положение основной массы населения трудпоселков, несмотря на ряд политических широковещательных акций со стороны сталинского режима, практически не изменилось. Трудпоселен-цы, ставшие «вдруг» членами уставных сельхоз- и промартелей, по-прежнему делали 5 % отчисления от заработков на содержание комендатур, которые продолжали осуществлять функции реальной власти в трудпоселках. Примеры отношения к артелям из трудпоселенцев как к второсортным давали сами представители номенклатуры. Так, регулярно поднимавшийся в 1939—1940 гг. местными советскими и хозяйственными органами вопрос о допущении передовиков из трудпоселенческих артелей к участию во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве на самом высоком партийно-советском уровне решался отрицательно. Более того, после перевода неуставных артелей на уставы положение трудпоселенцев отчасти даже ухудшилось. Если ранее НКВД добивался у правительства снижения налогов, получения ссуд, отсрочки платежей и т. д., то теперь районные руководители и председатели колхозов из «правового» населения считали политически ошибочным предоставлять помощь и льготы государства неуставным артелям, а в зажиточности трудпоселенцев усматривали возврат к «кулацкому хозяйству».
Остро продолжал стоять вопрос и о правовом положении трудпоселенцев. «Жесткая» линия проявляла себя здесь в практике НКВД, кото-
256
рый в своей повседневной деятельности руководствовался многочисленными т. н. подзаконными актами — циркулярами, указаниями и разъяснениями. Так, в течение 1939 г. Прокуратура СССР добивалась от НКВД адекватного толкования постановления СНК СССР от 22 октября 1938 г.: в НКВД настаивали на применении постановления только к тем, кому исполняется 16 лет с момента принятия этого документа; Прокуратура же, заручившись поддержкой СНК, установила, что постановление должно распространяться на всех, кому исполнилось 16 лет во время пребывания на поселении. Вопиющее даже с точки зрения сталинского права нарушение допускалось с паспортами трудпоселенцев. В конце 1930-х гг. комендантами изымались паспорта, выданные восстановленным в правах трудпоселенцам. По представлению Прокуратуры эти ведомственные решения были отменены как незаконные.
Отмеченные выше факты «торжества» закона не изменяли, однако главного в положении трудпоселенцев: они, даже будучи формально восстановленными в избирательных правах, не имели свободы передвижения, права выбора места работы и профессии. Метка «спец(труд)по-селенец» сопровождала в той или иной форме каждого трудпоселенца, включая и молодежь. Так, согласно упомянутому постановлению СНК от 22 октября 1938 г., детям трудпоселенцев выдавались паспорта, но в них имелась отметка о невозможности проживания в «режимных» местностях, которая делала невозможной учебу в вузах, поскольку тогда они были в основном в крупных, «режимных» городах. Восстановленным в правах (за успехи на производстве) взрослым трудпоселенцам в выдаваемых паспортах также ставилась отметка о том, что его владелец проживает в определенном районе и не имеет права выезда из него. В т. н. непаспортизированных (сельских) местностях, где функцию паспортов выполняли выдаваемые комендантами справки, при проведении всевозможных выборных кампаний предпринимались меры для того, чтобы после голосования эти справки у трудпоселенцев изымались.
По экономическому положению накануне войны трудпоселенцы уже мало отличались от т. н. правового населения; жители трудпоселков, пользуясь ведомственной терминологией, «хозяйственно окрепли» и «осели» в той или иной местности. В правовом отношении они достаточно четко делились на три категории. Первая из них была представлена теми, кто имел реальную возможность «выхода» из ссылки. К их числу относилась молодежь, достигшая 16-летнего возраста, сироты и лица преклонного возраста, передаваемые родственникам на иждивение, а также лица, вступающие в брак с нетрудпоселенцами(ками). Вторую категорию составляли восстановленные в избирательных правах взрослые трудпоселенцы, в отношении которых еще в 1935 г. было издано специальное разъяснение ЦИК СССР о том, что «восстановление в гражданских правах высланных кулаков не дает им права выезда из мест поселений». Эти лица переставали быть «лишенцами», но и не становились вполне правовыми гражданами, а являлись промежуточной, своего рода привилегированной группой среди трудпоселенцев. Такие трудпоселенцы могли беспрепятственно передвигаться в пределах административного района проживания, состоять в профсоюзах, по своему усмотрению выбирать место работы в пределах того же района и т. д. И, наконец, третью и самую малочисленную группу составляла та не-
9 - 7627 257
примиримо настроенная по отношению к власти часть взрослых труд-поселенцев и молодежи, которая, по мнению работников комендатур, не могла быть восстановлена в правах или получить их.
Почти за десятилетний период существования спец(труд)поселений накопилось много документов, регулировавших положение различных групп трудпоселенцев, их права и обязанности, что потребовало унификации и упрощения нормативной базы «трудссылки». В апреле 1939 г. Л.П. Берия, недавно назначенный на пост наркома внутренних дел, представил в директивные инстанции (ЦК и СНК) на утверждение проект партийно-правительственного постановления об «уточнении правового положения трудпоселенцев». По своей сути проект был ориентирован на наиболее радикальное за все 1930-е гг. реформирование системы трудовых поселений. Ее итогом должно было явиться упразднение комендатур с возложением функций последних на районные отделы милиции. Предусматривалась и ликвидация «трудссылки» как элемента ГУ-ЛАГовского механизма. Однако НКВД сделал все возможное, чтобы в результате такой реформы не рухнула с таким трудом созданная карательным ведомством сеть трудовых поселений. «Уточнение правового положения» предпринималось с той целью, чтобы окончательно решить, какие категории населения трудпоселков имели право «выхода» из них, а какие не могли их покидать ни при каких обстоятельствах. Большинству, за исключением уже упомянутых групп (молодежь, иждивенцы, вступающие в браки с нетрудпоселенцами и заключенные, отбывавшие в трудпоселках сроки лишения свободы), была уготована бессрочная ссылка. Возможность такого решения отчасти повлияла на ход обсуждения проекта НКВД в аппарате СНК. Высказывались, в частности, предложения, устанавливающие фиксированный срок пребывания в трудссыл-ке (пять лет), по истечении которого трудпоселенец мог выехать из труд-поселка. Проект обсуждался и уточнялся на протяжении почти двух лет, пока, наконец, в марте 1941 г. руководство НКВД само не уведомило СНК о «неактуальности этого вопроса» и не попросило «проект с обсуждения снять». Основная причина несостоявшейся «либерализации» ссылки — резкое изменение внешне- и внутриполитической ситуации. Началась новая полоса депортаций, теперь в основном этнических. В сложившихся условиях даже частичное реформирование сети трудпоселков для «кулаков» было признано нежелательным. Именно вокруг нее, как стержня, шло формирование новых спецпоселений.
Не случайно именно 1940 — первая половина 1941 г. совпали с новым этапом в укреплении этого сектора карательной системы. Первоначально существовавшие самостоятельно отделы трудовых поселений (ОТП) и специальных поселений (ОСП) были соединены в один (ОТСП), но сохраняли при этом функциональное разграничение в управлении «трудссылкой» и «спецссылкой». Тогда же был дан толчок ужесточению контроля за труд- и спецпоселенцами: в поселках с целью предупреждения побегов, предотвращения враждебных режиму выступлений, сбора оперативной информации о настроениях и действиях в среде репрессированных и т. д. создавалась агентурно-осведомительная сеть. Накануне и в период войны эта сеть негласного осведомления по масштабам явно превосходила существовавшую в 1930-е гг. гласную осведомительную сеть, которую составляли штат комендатур, старшие де-
258
сятидворок, члены групп по борьбе с побегами. Впрочем, в начале 1940-х гг. соединение гласного и негласного осведомления было характерно для всего сталинского общества.
Еще одной приметой предвоенной обстановки стала начатая в конце 1939 г. и продолжавшаяся до начала Великой Отечественной войны акция по передислокации трудпоселков, перенесению их на расстояние не менее 5 км от линии железных дорог. Согласно секретному правительственному постановлению от 11 декабря 1939 г., НКВД надлежало перенести те труд(спец)поселки и лагеря ГУЛАГа, которые в 1930-х гг. были созданы для строительства и обслуживания многих производственных объектов первых пятилеток. Переброска на новые, более отдаленные от работы места ухудшила условия труда и жизни определенной части трудпоселенцев, потребовала весьма значительных материальных затрат. Акция породила поток всевозможных просьб в ЦК и СНК от хозяйственных наркоматов об отсрочке (даже отмене) реализации постановления от 11 декабря 1939 г. Интенсивная межведомственная переписка о передислокации части трудпоселков не только содержит информацию о географии принудительного труда в стране, но и служит показателем того, что трудпоселенцы к началу 1940-х гг. составляли значительную часть рабочих кадров ряда производств. В Западной Сибири — это рабочие шахт, золотых приисков, лесозаводов, крупных строительных организаций и т. д. Предпринятые властями перед войной ужесточение режима труда на производстве, увеличение продолжительности рабочего дня, наказания за прогулы и т. д. не стали чем-то неожиданным для трудпоселенцев, адаптировавшихся ко всем возможным способам государственного принуждения.
Начавшаяся война подтолкнула к развязке решение многих «узлов» во взаимоотношении режима и трудпоселенцев. Это в равной степени коснулось как дальнейшей расконсервации системы трудпоселений, так и ужесточения контроля за группами репрессированных, которых власть считала реально или потенциально опасными для себя в военной обстановке.
Если говорить о действии «мягкой» и «жесткой» линий в отношении ссылки в военное время, то власть, зачастую вынужденно, но сделала шаг в сторону ослабления или полного снятия некоторых ключевых дискриминационных ограничений для трудпоселенцев. На фоне общего ужесточения связанного с войной контроля за поведением и действиями населения страны в целом трудпоселенцы по своему положению уже не отличались сколько-нибудь значительно от «правовых» (но подвергаемых военным ограничениям) граждан.
Вопреки опасениям партийных, советских и карательных органов, реакция и поведение трудпоселенцев с началом военных действий в целом укладывались в рамки политической лояльности режиму. Вероятно, полярные позиции (патриотический энтузиазм и пораженчество) занимало меньшинство трудпоселенцев, но, бесспорно, с началом войны все в трудпоселках ожидали неизбежных изменений и перемен.
Война ускорила процесс восстановления в правах и снятия со спецучета как самих призванных в армию, так и прямых членов их семей (жен, детей). Уже в первые военные месяцы в армию стали призывать представителей трудпоселенческой молодежи, снятых ранее с
9* 259
учета, но не покинувших комендатуры в силу семейных и прочих обстоятельств. Затем, в тяжелый период весны — осени 1942 г., режим, вынужденный пойти на экстраординарные меры, постановлениями ГКО в армию были мобилизованы наряду с молодыми трудпоселенцы более старших призывных возрастов, кто до войны не имел права покидать район поселения. Тем самым был в значительной мере подорван основополагающий принцип «трудссылки» — пожизненность пребывания на поселении «бывших кулаков». Следующим шагом власти было распространение принятых в то время льгот на служивших в Красной армии трудпоселенцев и членов их семей. Последние не только снимались с учета, но и освобождались от обременительных 5 % отчислений от заработка на содержание инфраструктуры комендатур. В 1944 г. правительственным постановлением эти отчисления были прекращены с заработков остальных категорий трудпоселенцев. В целом за годы войны значительно уменьшилась численность трудпоселенцев, состоявших на комендатурном учете, соответственно сократились количество поселков и штат комендатур. Фактически осуществлялся несостоявшийся в 1939—1940 гг. проект реформирования «трудссылки» в направлении ее «либерализации».
Улучшение статуса части трудпоселенцев происходило на фоне изменения этого сектора карательной системы в годы войны. Центр тяжести по необходимости сместился в сторону «спецссылки», весьма стремительно увеличивавшейся за счет этнических групп (немцев, калмыков и др.). В 1944—1945 гг. были предприняты шаги по унификации и упорядочению различных элементов ссылки на поселение. В обиход было возвращено изначальное наименование данной категории репрессированных — спецпереселенцы — с необходимыми добавлениями (бывшие кулаки, немцы и др.). Было принято новое положение о районах и поселковых спецкомендатурах НКВД. Нормотворчество военного периода увенчалось принятием весной 1945 г. правительственного постановления «О правовом положении спецпереселенцев».
Не менее значительные сдвиги происходили и в сфере использования трудпоселенцев на производстве. С началом войны возродились не практиковавшиеся со второй половины 1930-х гг. крупномасштабные переброски трудоспособного контингента из трудпоселков в «горячие точки» тыловой экономики. При этом, согласно требованиям ГКО, переброски осуществлялись в форме трудовых мобилизаций, т. е. в короткие сроки и без учета интересов самих трудпоселенцев. Для Западно-Сибирского региона переброски делились на внутренние и внешние. Для удовлетворения внутрирегиональных потребностей поток трудпоселенцев, как и «спецконтингента» в целом, направлялся для использования преимущественно в рыбной, лесной и угольной промышленности края. Так, по постановлению СНК 6 января 1942 г. для форсированного наращивания добычи и переработки рыбы в восточных районах страны на рыбные промыслы и строительство рыбоконсервных заводов было перевезено из районов прежнего расселения (в т. ч. из Сибири) несколько десятков тысяч труд- и спецпоселенцев. Если в 1932 г. для работы на шахтах Кузбасса из нарымских комендатур было переселено несколько тысяч семей, то в 1942 г. имела место, хотя и небольшая по масштабам, переброска трудпоселенцев из Кузбасса в Нарымский окр.
260
Осуществлялась также трудовая мобилизация трудпоселенцев из северных комендатур для работы на крупных оборонных производствах. В годы войны нарымские трудпоселенцы работали на предприятиях Новосибирска («Сибсельмаш», заводы № 65, № 208), Искитима (цементный завод), Кемерова и других городов. Часть из них направлялась по трудмобилизации и за пределы региона (Нижний Тагил, Усолье). Мобилизации подлежала взрослая, трудоспособная часть поселенцев. Поскольку одиночек среди них было немного, то результатами этих перебросок стали разъединение семей, общее ухудшение положения остававшихся в трудпоселках нетрудоспособных членов семей.
Систематически проводимые военные и трудовые мобилизации неизбежно привели к тому, что уже в конце 1943 — начале 1944 г. перед руководством НКВД встала проблема дефицита людских ресурсов. Примечательно, что форсированный отток трудоспособного населения из поселков вызывал тревогу у региональной партийно-советской верхушки, которая справедливо усматривала в этом угрозу для реализации местных производственных заданий. Секретарь Новосибирского обкома партии М.В. Кулагин, например, стремился скорректировать, насколько это было возможно, мобилизационные планы в отношении «спецконтингента», проводя их под девизом: «Не из Нарыма, а в Нарым».
Для трудпоселенцев ударная работа на производстве в военное время означала, в частности, возможность избавиться от унизительных правовых ограничений. Согласно указаниям НКВД, лица, награжденные правительственными наградами, в порядке исключения подлежали освобождению из поселений. Именно в годы войны стало практиковаться немыслимое ранее награждение трудпоселенцев правительственными наградами — орденами и медалями. Так, в 1942 г. среди получивших орден Трудового Красного Знамени впервые оказался трудпоселенец шахтер Александр Соловьев, который благодаря награде был снят с учета в комендатуре. Численность таких награжденных во время войны возрастала.
Нет никаких оснований говорить о том, что в годы войны власти проявляли гуманность по отношению к трудпоселенцам — за режимные послабления им приходилось расплачиваться потом и кровью. Жизнь в «трудссылке» в этот период, как и ранее, была тяжелой, полной лишений. Голод и эпидемические заболевания приводили к преобладанию показателей смертности над рождаемостью. Так было в большинстве нарымских комендатур, где на протяжении длительного времени трудпоселенцы — члены сельхозартелей на трудодни не получали никаких продуктов питания.
В погоне за повышением доли занятости трудоспособных переселенцев в промышленных комендатурах проводилась кампания по мобилизации на производство женщин, обремененных детьми. Поскольку приемлемых условий для содержания детей в яслях и садах создано не было, то в отдельных городах женщины с детьми в массовом порядке стали прятаться на чердаках и подвалах домов. Просчеты комендатур и хозяйственных органов в ходе проведения трудовых мобилизаций женщин-матерей оказались настолько очевидными, что их не всегда оправдывали даже судебные органы. Так, в Прокопьевске в июне 1943 г. шесть женщин-трудпоселенок за саботаж получили по восемь лет ли-
261
шения свободы, но после выяснения всех обстоятельств, толкнувших их на эти шаги, кассационная коллегия суда приговор отменила.
Настроения и позиции трудпоселенцев в годы войны к сожалению, с трудом поддаются оценкам, поскольку, будучи зафиксированными в донесениях, прошли через корректирующие фильтры официальной документации. Зачастую в этих сведениях отражались не типичные мнения основной массы поселенцев, а полярные. Агентурно-осведомитель-ной сетью были собраны целые тома сводок о пораженческих настроениях и высказываниях трудпоселенцев. Бесспорно, такого рода позиции существовали, да и не могли вовсе исчезнуть в среде репрессированного крестьянства, но очевидно, что оценивать объективность агентурных донесений и сводок необходимо осторожно. Гораздо большее доверие вызывают те из отраженных в официальных докладах и отчетах события и факты, за которыми стояла нормальная человеческая реакция. Например, сострадание: женщины-трудпоселенки, торговавшие зеленью на пристани, увидев партию вновь прибывших ссыльных из западных районов, бесплатно раздали им лук. Понятно горе вдовы, получившей вслед за похоронкой на мужа право на льготы, и в их числе снятие с учета в комендатуре (к чему это теперь?). Понятны массовые ожидания того, что окончание войны и победа принесут перемены к лучшему. Одни ссыльные черпали оптимизм в том, что государство начало покровительствовать церкви, постепенно ослабевал режим «трудс-сылки» и т. д. Другие видели источник будущих изменений общественного строя в СССР в давлении союзников (США, Англии) в войне на сталинское правительство. При этом даже т. н. пораженческие высказывания имели под собой вполне реальную тональность: хуже, чем при сталинском режиме, не будет. Однако столь же очевидно, что режим пожинал плоды собственной многолетней дискриминационной политики. Старый (царский) режим зачастую идеализировался старшим поколением спецпереселенцев и противопоставлялся советскому, потому что сталинские репрессии были откровенным беспределом. Массовая депортация крестьянства начала 1930-х гг. являлась экстраординарной акцией и не подпадала под классические черты дореволюционной ссылки в силу трех обстоятельств: крестьян ссылали семьями, сроки пребывания на поселении не были определены, трудоспособные спецпереселенцы обязывались работать. В предыдущей карательной практике не существовало такой меры, как бессрочная ссылка на поселение в соединении с принудительными работами.
Исторически сложилось так, что начало (1930 г.) и конец (1953— 1954 гг.) «кулацкой ссылки» были связаны с началом и концом эпохи сталинской «чрезвычайщины». Место в ней периода Отечественной войны — особое. Именно в эти годы «кулацкая ссылка» перестала быть доминирующим элементом ссылки как карательного института. В силу отмеченных выше причин, шло весьма значительное ее сокращение: в момент пика репрессий против крестьянства (1930—1931 гг.) численность спецпереселенцев составляла 1,6—1,8 млн чел.; в начале войны в «трудссылке» находилось около 1 млн чел., в начале 1945 г. на учете в комендатурах состояла 631 тыс. трудпоселенцев. Очевидно, впрочем, что «кулацкая ссылка» оказалась предтечей всех последующих сталинских принудительных переселений.
262
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий