8 С. Красильников. Серп и молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири

185

За 1933—1938 гг. в дислокации и численности трудпоселенцев на территории Западной Сибири (без комендатур Омской обл. и Алтайского края) произошли заметные, но не столь значительные изменения (табл. 15). Продолжала действовать тенденция, проявившаяся в 1931— 1932 гг.: в северных районах края на фоне уменьшения численности «контингента» шла деконцентрация поселений, увеличивалась их численность. Напротив, в Кузбассе стабилизация общей численности трудпоселенцев происходила при сокращении количества поселков.
Долгих — начальник ОТП УНКВД по Новосибирской обл. (к которой до 1944 г. относился Нарымский окр.), отмечал столь существенное снижение численности трудпоселенцев в северных комендатурах следующими причинами: «а) передача части контингента в связи с выделением из Запсибкрая Омской области и Красноярского края; б) переброска значительного количества трудпоселенцев на работу в промышленность Кузбасса; в) возвращение с мест расселения как неправильно выселенных, передача на иждивение и прочие причины; г) побеги с мест расселения»85.

Таблицы из книги

http://picasaweb.google.com/sovderglazamivchk/Sim


Таблица 16

Изменения в территориальном размещении спецпереселенцев в 1932 - 1938 гг., % к итогу*
Регион
На 1 января 1932 г.
На 1 июня 1938 г.
Изменения
Урал
36,7
24,2
- 12,5
Западная Сибирь
20,0
24,8
+ 4,8
Северный Казахстан
9,9
10,1
+ 0,2
Северный край
9,2
11,2
+ 2,0
Восточная Сибирь
7,0
11,9
+ 4,9
Северный Кавказ
4,2
4,6
+ 0,4
Южный Казахстан
3,2
3,5
+ 0,3
Дальний Восток
3,1
3,0
- 0,1
Средняя Азия
2,8
3,0
+ 0,2
Ленинградская обл.
2,4
2,4
0,0
Украина
1,5
1,3
-0,2
* Красильников С.А. На изломах социальной структуры. Маргиналы в послереволюционном российском обществе. — Новосибирск, 1998. — С. 59.
На протяжении 1930-х гг. система комендатур территориально видоизменялась (табл. 16). Сдвиги в дислокации комендатур в региональном разрезе свидетельствуют о смещении «ядра» спецпоселений на восток от Урала. Так, если в годы первой пятилетки спецпереселенцы сосредоточивались преимущественно на Урале, где их труд использовался в основном в промышленности, то с 1933 г. они концентрировались в Сибири (прежде всего Западной) и Казахстане. Отделы трудпоселений этих регионов стали самыми значительными в ГУЛАГе по численности «спецконтингента» и штату сотрудников.
В период наибольшего распространения сети спецпоселков (1933 г.) корпус работников комендатур СибЛАГа насчитывал почти 1 тыс. чел.,
186

среди которых особое положение занимали поселковые и участковые (районные) коменданты, составлявшие кадровое ядро системы комендатур. Они были олицетворением карательной системы. Сегодня пока нет исследований, посвященных комендантам ГУЛАГа, поскольку их личные дела закрыты для историков. В этих условиях представляется полезной любая реконструкция состава и облика данной группы, построенная на доступных для анализа источниках из фондов государственных и партийных органов, дающих некоторую хотя и неполную, фрагментарную и специфичную информацию.
Основу информационной базы* составили документы преимущественно партийных органов различных уровней (от делопроизводства первичных парторганизаций районных комендатур до Центральной контрольной комиссии), в которых отложились материалы приема в партию, партийных «чисток», апелляции исключенных из ВКП(б) и т. д. Другим источником послужили приказы ПП ОГПУ, УНКВД по Западно-Сибирскому краю. В выборку вошли биографические данные о 100 работниках комендатур, содержащие требуемые для анализа состава и деятельности данной группы характеристики (год рождения, членство в партии, социальное происхождение, образование, род деятельности до работы в комендатурах, должностные перемещения во время службы в комендатурах, причины выбытия и род последующей деятельности (для выбывших комендантов)). Сведения даются, как правило, в относительных величинах86.
Преобладающую группу поставляют поселковые коменданты (60 %). Далее следуют участковые коменданты (20 %), их помощники (10 %), остальные — помощники поселковых комендантов и сотрудники аппаратов участковых комендатур (10 %). По возрасту работники комендатур распределялись следующим образом: родившиеся в 1881—1885 гг. — 2 %, 1886-1890 гг. - 3, 1891-1895 гг. - 10, 1896-1900 гг. - 19, 1901—1905 гг. — 33, в 1906—1910 гг. — 33 %. Две трети комендантов родилось после 1900 г., следовательно, их социальное формирование и деятельность протекали в советское время, что определяло социально-политическую «чистоту» биографии (не служили в белых армиях, не состояли в «других» партиях и т. д.).
Занимать комендантскую должность мог только член партии (в крайнем случае член комсомола). По времени вступления в партию члены данной группы распределялись так: 1917 г. — 2 чел., 1919 г. — 5, 1920 г. - 7, 1921 - 4, 1922 г. - нет, 1923 г. - 1, 1924 г. - 4, 1925 г. - 4, 1926 г. - 7, 1927 г. - 5, 1928 г. - 7, 1929 г. - 10, 1930 г. - 2, 1931 г. - 10, 1932 г. - 12, 1933 - 1935 г. - нет, 1936 г. - 4, 1937 г. - нет, 1938 г. - 5, 1939 г. — 2 чел. (у 9 чел. время вступления в партию не указано). Достаточно значительную (15 чел.) группу составляли вступившие в партию в годы революции и гражданской войны и служившие в ОГПУ, НКВД РСФСР, а некоторые и в советском аппарате. Небольшое число вступивших в партию после 1932 г. объясняется тем, что работа комендантом предусматривала членство в партии.
Мы благодарны новосибирскому исследователю А.Г. Теплякову за любезно предоставленные биографические данные о работниках комендатур Западной Сибири.
187

Другим фактором карьерного продвижения в советских условиях являлось «чистое» социальное происхождение. Среди комендантов выходцы из крестьян составляли 56 %, из рабочих — 30 %, из служащих — остальные. Имевшие крестьянское происхождение акцентировали внимание на принадлежности к беднейшим слоям деревни, батракам. Несколько комендантов было снято с должностей и уволено из ОГПУ— НКВД за «сокрытие кулацкого происхождения».
Из 35 чел., давших сведения о своем образовании, 32 чел. имели начальное, 2 чел. — среднее образование, 1 чел. окончил совпартшколу. Недостаточный образовательный уровень комендантов служил очевидным препятствием для функционирования спецпоселений. Начальник ОСП СибЛАГа Долгих, побывавший в начале 1932 г. с очередной инспекционной поездкой в комендатурах, сделал следующее заключение: «...при низком уровне поселковых комендантов является чрезвычайно необходимым сократить и упростить существующую отчетность 87
Еще одно базовое условие для получения руководящей должности в комендатурах — предыдущая служба в Красной Армии, предпочтительно на командных должностях. В момент проведения операции по высылке 40 тыс. семей (май—июнь 1931 г.) «отсутствие кадров заставило бывшее Комендантское управление прибегнуть к публикации в газете приглашения на работу командного состава запаса»88. Однако при комплектовании руководящего состава комендатур предпочтение отдавалось тем, кто уже служил в органах ВЧК—ОГПУ. Это была относительно небольшая группа (около 15 %) работников низшего звена, находившихся в запасе, — внештатные сотрудники и т. д. Примерно такой же по численности была группа сотрудников НКВД РСФСР, перешедших на работу в комендатуры из органов милиции и исправительно-трудовых учреждений. Среди них оказались и лица, занимавшие достаточно высокие должности (начальник Томского уголовного розыска, два начальника райотделов милиции и др.), для которых работа в спецпоселениях даже участковыми комендантами была должностным понижением.
Большинство комендантов в прошлом по роду занятий были весьма далеки от карательной деятельности, но имели опыт хозяйственной работы. Среди них встречались работники низших и даже средних звеньев торговли, кооперации, промышленности, государственного аппарата (заместитель председателя райисполкома, председатели райземотдела, сельсовета, колхоза и др.). Некоторые специалисты из сферы кооперации, торговли, земледелия, направленные на работу в аппарат комендатур по своей основной специальности, со временем становились комендантами. Местных уроженцев среди комендантов оказалось немного. Таким образом, по источникам комплектования комендантский состав оказался весьма пестрым. Работники карательных органов ранее не занимались организационно-хозяйственной деятельностью. Хозяйственные работники, напротив, не обладали навыками специфической режимной работы. И первые, и вторые, как правило, не обладали опытом хозяйствования в особых условиях Нарымского Севера и Кузбасса. Организационная неразбериха на начальном этапе организации спецпоселений, пронизывавшая карательный аппарат снизу доверху, весьма рельефно отражена в письме работника центрального аппарата ОГПУ
188

Юргенса, направленного для обследования спецпоселков на р. Васюган в июле—августе 1931 г. «Никакой оплаты за труд введено не было, — писал он. — Записываются исключительно трудодни <...> Нет установок, что считать ответственной работой и что на себя.
По этому вопросу, как и другим, указанным мною выше, установок и указаний от Комендантского управления Новосибирска нет. Надо было их 50 % снять и послать на места, сейчас самый сезон работы. Пусть учат, как наладить учет, как корчевать, строиться, как, что и когда сеять <...> А то они там в Новосибирске теорией занимаются и на месте не бывали»89.
В 1933 г. положение в сфере управления несколько стабилизируется. Коменданты в спецпоселках со стажем до 2 лет составляли всего 6 %, до 3—10, до 4—21, до 5—30, от 5 лет и более — 33 %. В течение всего десятилетия в системе спец(труд)поселений проработало 15 % комендантов. Низкая доля комендантов, послуживших менее 2 лет, объясняется особенностями выборки: здесь учитывался кадровый костяк комендатур, оставивший «след» в партийном и советском делопроизводстве.
Работа в комендатурах давала людям определенный, хотя и небольшой шанс для карьерного продвижения. Одна треть не смогла подняться по служебной лестнице: поселковые и участковые (районные) коменданты неизменно оставались на одних и тех же должностях. Половина получила повышение: помощники стали комендантами, поселковые коменданты «доросли» до участковых, участковые коменданты пополнили ряды работников районного и краевого звеньев ОГПУ—НКВД. Остальные были или понижены в должности или уволены из спецорганов. Увольнению подверглась четверть комендантского корпуса. Этому, как правило, предшествовали служебное расследование и исключение из партии. Под судом оказалось 10 % комендантов. Причины увольнения достаточно стандартны: «за систематическое пьянство, бытовое разложение и дебоши», «за бесхозяйственность, развал аппарата комендатуры, систематическое пьянство со спецпереселенцами», «за бесцельную стрельбу в нетрезвом виде и конфискацию коров у колхозников», «за систематическое пьянство и незаконное самокредитование», «за моральное разложение и шкурнические тенденции», «за недисциплинированность, грубость и систематическое пьянство», «за систематическое групповое пьянство» и т. д. В редких случаях увольняли «за скрытие кулацкого происхождения», «как выходца из чуждой среды», «за связь с трудпоселенкой (имел ребенка)», «за передачу секретных документов служащим-заключенным и игру с ними в преферанс», «не привлекал к ответственности укрывших и пойманных спецпереселенцев» и т. д.
Дисциплинарные наказания комендантов в виде арестов в административном порядке на 5—15 суток за разного рода нарушения и проступки были обычными, их не миновал ни один комендант. Более серьезные нарушения влекли за собой уже судебную ответственность, сопровождавшуюся исключением из партии и арестом. Мотивы привлечения к суду были связаны либо с должностными преступлениями, либо носили политический подтекст. Заместитель участкового коменданта Е.Ф. Мосейко в 1935 г. был исключен из партии «за систематическое пьянство, половую распущенность и избиение спецпереселенцев» и осужден на два года ИТЛ; после отбытия срока заключения уст-
189

роился служащим базы в Новосибирске90. Участкового коменданта Кар-гасокской комендатуры А.Ф. Сопова в 1937 г. исключили из партии «за потерю бдительности (передоверял свои функции врагам народа)»; в начале 1938 г. его арестовали, но в конце того же года освободили за отсутствием состава преступления91.
Уволенные или осужденные работники комендатур не могли возвратиться в систему спецорганов. Крайне редкие исключения из этого правила, тем не менее, случались. А.Р. Горский, член компартии с 1919 г., кадровый чекист с 1920 г., с момента создания комендатур был одним из руководителей Комендантского управления, затем — начальником отделения секретно-политического отдела УНКВД по Западно-Сибирскому краю, курировал работу отдела трудпоселений. В октябре 1937 г. его арестовали как «предателя, выдававшего гостайну врагам народа» и осудили по ст. 58 п. 8 УК на восемь лет ИТЛ. В 1940 г. Горский был освобожден в связи с прекращением уголовного дела и в годы войны возглавлял Новосибирское лагерное отделение92.
В условиях дефицита работников комендатур среднего звена (участковые коменданты) справлявшиеся с должностными обязанностями коменданты не задерживались на одном месте более двух лет, поэтому на протяжении 1930-х гг. им доводилось работать в трех комендатурах и более. Приведем несколько биографий относительно «удачливых» комендантов (судьба большинства из них после 1936 г. неизвестна).
Г.В. Беликов, член партии с 1921 г., служил в РККА, затем в ЧК— ГПУ. В середине 1920-х гг. был начальником ряда домов заключенных в Сибири, позже перешел на работу в судебные органы. Участковый комендант Мартайгинской (1931—1933 гг.), Тоинской (1934 г.), Бирилюс-ской (1934 г.), Галкинской (1935 г.), Колыванской (1936 г.) комендатур".
Г.Е. Исупов, член партии с 1917 г., с 1918 г. по 1930 г. работал в органах милиции, начальник Томского окружного уголовного розыска. Участковый комендант Кривошеинской (1931 — 1932 гг.), Могочинской (1933 г.), Галкинской (1933-1935 г.), Колпашевской (1935-1937 гг.) комендатур. Неоднократно получал как благодарности и премии, так и выговоры. В 1937 г. был переведен на Дальний Восток94.
В.М. Никитин попал в карательные органы из госаппарата (имел выговор за «перегибы» в ходе коллективизации), сначала занимал должность коменданта Томского пересыльного пункта СибЛАГа, позже — участкового коменданта Анжеро-Судженской (1933 г.), Каргасокской (1934 г.), Парабельской (1934 г.), Верхне-Васюганской (1935 г.) комендатур95.
М.В. Херлов, член партии с 1917 г., в аппарате трудпоселений и комендатурах с начала 1930-х гг.: зав. сельхозгруппой СибЛАГа в Нарым-ском окр. (1933 г.), участковый комендант Колпашевской (1934—1936 гг.), Анжеро-Судженской (1936—1938 гг.), Томской (1939—1941 гг.) комендатур. С 1941 г. возглавлял Томскую ИТК № 296.
Интенсивное перемещение работников комендатур было возможно в узких должностных рамках. В. В. Маньков, направленный в 1933 г. с поста заместителя председателя Бирилюсского РИКа комендантом в Бирилюсскую комендатуру, в 1935—1937 гг. возглавлял Парбигскую ко-
190

мендатуру, а с 1938 г. возглавил 1 отделение ОТП УНКВД по Новосибирской обл.97
Ф.М. Михайлов пришел на работу в ОГПУ—НКВД в 1933 г. За десять последующих лет прошел путь от поселкового и участкового коменданта Парабельской и Колпашевской комендатур до начальника одного из отделений ОСП УНКВД НСО (1944 г.)98.
П.Ф. Свиридов, член партии с 1920 г., после службы участковым комендантом в Прокопьевской и Сталинской комендатурах с 1936 г. работал заместителем начальника 5 отделения ОТП УНКВД по Запсиб-краю, а с 1938 г. — начальником отдела общего снабжения Управления лагерей и колоний УНКВД по Новосибирской обл."
С.С. Зеленов с поста участкового коменданта Александровской комендатуры (1937—1939 гг.) был назначен оперсотрудником Нарымского окротдела НКВД, в 1941 г. стал начальником Асиновского райотдела УНКВД по Новосибирской обл.100
Чрезвычайно разнообразным был круг занятий бывших комендантов. Одни из них, уволенные из рядов НКВД, зачастую имевшие партийные взыскания или исключенные из партии, возвращались к прежней профессиональной деятельности — становились инспекторами финансовых, земельных, хозяйственных органов; другие, сохранившие членство в партии, оказывались на административных должностях в гражданских учреждениях и на предприятиях (зам. директора завода, директор хозкомбината, рыбного промысла, зам. председателя райинте-гралсоюза, председатель колхоза и т. д.).
У ряда комендантов удачно складывавшаяся карьера стремительно рушилась. П.Е. Селиванов, рабочий, член партии, имел все условия для должностного роста: служил в РККА, работал помощником райуполно-моченного ОГПУ. В 1933 г. в возрасте 29 лет стал участковым комендантом Анжерской комендатуры. Годом позже был исключен из партии, уволен из НКВД, в 1935 г. устроился забойщиком в шахту им. Кирова в г. Анжеро-Судженск101. Г.В. Лапекин, член партии с 1921 г., служил в РККА, ОГПУ, в 1930 г. был переведен с должности заместителя начальника райадмотдела в СибЛАГ, где до 1933 г. служил поселковым комендантом в ряде комендатур. С мая 1933 г. работал кассиром102. Взлет и падение комендантов были обусловлены прежде всего профессиональной деятельностью, а также личными качествами, внеслужебным поведением.
Аппарат комендатур всех уровней — от головного регионального учреждения (отдел спец(труд)поселений СибЛАГа ОГПУ—НКВД) до поселковых комендатур — на всех этапах своего функционирования был поражен хронической болезнью бюрократии, которая проявлялась в непрофессионализме основной массы работников, заполнявших разраставшуюся сеть поселковых и участковых (районных) комендатур. Борьба за «улучшение аппарата», которую перманентно вели кадровые чекисты, была обречена на неудачу в силу сложности и многоплановости обязанностей комендантов и низкого уровня людей, исполнявших эти функции.
Кадры первых комендатур, состоявшие преимущественно из работников пенитенциарной системы, как уже отмечалось, не были стабильными. Весной 1931 г. в обстановке резкого увеличения количества ко-
191

мендатур и кадрового дефицита руководство комендантского отдела (позже — отдел спецпоселений) стало приглашать на работу в комендатуры представителей командного состава запаса РККА. Специальная комиссия отобрала 180 чел. из 300 подавших заявления. С согласия Москвы была проведена кампания по мобилизации членов ВКП(б) «для заполнения штатного некомплекта и обновления аппарата управления», которая дала меньше, чем ожидалось, — 74 чел.103 Партийные мобилизации для работы на ответственных должностях в комендатурах края со временем обрели форму традиции и стали ежегодными. Помимо чекистов, бывших кадровых военных и членов партии, штат пополнялся представителями разных категорий и групп вольнонаемных работников,ч занимавших должности секретарей, статистиков, экономистов и др.
Само руководство ОСП (ОТП) СибЛАГа воспринимало высокую текучесть кадров (в первые два-три года ежегодно менялось более 50 % работников комендатур) как неизбежное явление. По оценке Долгих, который в феврале—марте 1932 г. выезжал в нарымские комендатуры с комиссией крайкома партии, в комплектовании звена участковых комендантов достигнуты «определенные положительные результаты», но около половины состава поселковых комендантов нуждается в немедленной замене. «Укомплектование штатов поселковых комендатур из местных кадров произвести невозможно, так как на местах их нет, ни количеством, ни качеством»104.
Нехватка кадров заставляла прибегать к таким заведомо неэффективным мерам, как перевод на должности участковых (районных) комендантов провинившихся работников районного звена ОГПУ—НКВД. Самих же комендантов переводили из одной комендатуры в другую. Так, привлекавшийся к дисциплинарной ответственности в связи с На-зинской трагедией Белокобыльский впоследствии работал в аппарате ОТП СибЛАГа, комендант Ольховской участковой комендатуры П.В. Болвах, снятый с должности осенью 1933 г. за многочисленные должностные злоупотребления, вскоре был назначен комендантом Са-ралинской комендатуры. Те коменданты, которые неплохо адаптировались к сложной обстановке, ценились очень высоко. В 1933 г. в ходе «чистки» партийные кадровики Нарымского окружкома партии обнаружили «кулацкое» происхождение участкового коменданта И.Т. Бочар-никова и он был тотчас уволен. Начальник СибЛАГа Горшков в ответ на прозвучавшее в ходе расследования Назинской трагедии обвинение в просчетах при подборе кадров заявил, что Бочарников был одним из лучших комендантов, и тем самым подчеркнул приоритет профессионализма перед пресловутым соцпроисхождением105. Бывший комендант Чаинской комендатуры Бочарников в начале 1930-х гг. оказался, возможно, единственным из комендантов, который более чем через полвека рассказал о своей работе коменданта106. Подавляющее же большинство комендантов становилось рано или поздно жертвами таких пороков, как пьянство, аморализм, жестокость, порожденных почти полной бесконтрольностью и вседозволенностью. Делопроизводство ОГПУ— НКВД и партийных органов разных уровней сохранило массив документов, которые дают представление о деятельности, быте и нравах, царивших в 1930-е гг. в среде работников комендатур. Своеобразным сводом деяний, проступков и преступлений комендантов являются регу-
192

лярно издававшиеся полпредством ОГПУ (далее — Управление НКВД) по Западной Сибири приказы о недочетах или успехах работников комендатур. В карательном ведомстве была широко развита система поощрений. Особенно щедро поощряли за достигнутые хозяйственные успехи. Так, за успешное проведение весеннего сева 1936 г. нескольким участковым комендантам вручили денежные премии и путевки на курорты Крыма. Долгих был премирован фотоаппаратом ФЭД с увеличителем. Его помощник И.Я. Собин получил патефон с пластинками, работники низового звена аппарата комендатур на местах были отмечены более скромными, чем у начальников, премиями. Денежное вознаграждение получили и некоторые заключенные, работавшие в сельхозотделе ОТП. Интересен пункт приказа о поощрении отличившихся в ходе посевной кампании трудпоселенцев: руководство УНКВД постановило «возбудить ходатайство перед крайисполкомом о досрочном восстановлении их в избирательных правах, о чем широко объявить по всем с/х артелям»107. Однако чаще всего издавались приказы, отражавшие широкую гамму должностных нарушений, дисциплинарных проступков или преступлений. Причиной «разносов» был, как правило, срыв производственного плана, за который коменданты отвечали и перед ОТП, и перед Нарымским окружкомом партии. 7 октября 1934 г. бюро Нарым-ского окружкома в постановлении «О ходе уборочной и зернопоставок по сектору трудпоселенцев» отмечало, что к 1 октября закончила уборку зерновых лишь Тоинская комендатура. Коменданта Пудинской комендатуры исключили из партии, остальных комендантов предупредили о том, «что по их работе в ближайшую декаду окружком будет судить о возможности их оставления в партии». Было также «принято к сведению сообщение, что коменданты Парабельской и Пудинской комендатур начальником УНКВД по ЗСК т. Алексеевым за плохую организацию хлебоуборочных работ арестованы в административном порядке на 15 суток каждый»108. Арест от 5 до 15 суток «с исполнением служебных обязанностей» являлся одним из наиболее распространенных дисциплинарных взысканий для комендантов. Коменданты подвергались им за несвоевременное информирование о побегах, злоупотребление своим положением, в частности, привлечение в качестве домработниц трудпо-селенок, получение в неуставных артелях продуктов «по удешевленным ценам», невзыскание штрафов с трудпоселенцев, «бездеятельность в работе по борьбе с бегством»109.
Более жесткие меры по отношению к комендантам и их помощникам принимались после Назинской трагедии. Так, 23 февраля 1934 г. ПП ОГПУ по ЗСК был издан приказ по итогам проверки деятельности Тевризской участковой комендатуры, вновь созданной для приема «нового контингента». В нем отмечалось: «...среди строевого состава участковой к[омендатуры] царят склоки, подсиживания, сплетни, отсутствует нужная дисциплина. Участковый комендант Струлевич допустил личную связь с трудпоселенкой. Просмотрены Струлевичем факты <...> незаконных арестов, избиения трудпоселенцев.
Пом. участкового коменданта Вассерман давал прямые установки на расстрелы стрелкам, сам издевался над трудпоселенцами.
7 - 7627 193

ПРИКАЗЫВАЮ: участкового] коменданта Тевризской комендатуры Струлевича арестовать на 15 суток, снизить в должности на помощника] участкового коменданта и снять из Тевризской комендатуры.
Помощника] участкового коменданта Вассерман отстранить от работы и предать суду коллегии [ОПТУ]»110.
Пытаясь противостоять процессу «разложения» работников комендатур, вышестоящие органы создавали в комендатурах первичные партийные организации, а чекисты районных аппаратов ОГПУ— НКВД устанавливали контроль за деятельностью комендантов. Кроме того, штат участковых комендатур пополнился работниками информационно-следственного отдела, которые были обязаны заниматься первоначальным расследованием и ведением дел по фактам всех законодательных нарушений в комендатурах, независимо от того, кто являлся виновным — спецпереселенец или работник комендатуры. Поощрялись и «сигналы» от спецпереселенцев. При таком разноканальном информировании о состоянии дел в комендатурах комендантам или их подчиненным практически было невозможно скрыть свои собственные правонарушения. Им приходилось выбирать — либо «замять» тот или иной инцидент, либо, наоборот, придать ему громкую огласку и «принципиальное значение».
Протоколы партийных собраний ячеек ВКП(б) комендатур, а также периодические обследования их работы райкомами партии содержат весьма разнообразную информацию о поведении коммунистов — работников комендатур, их нравах и психологии. Примечательно, что подавляющее большинство описаний поведенческих действий и оценок несли на себе отпечаток идеологической фразеологии, которая одними использовалась для нападения, другими — для самозащиты. Риторика переполняла даже заурядные приказы и письма, которые участковые комендатуры рассылали поселковым во время «хозяйственно-политических» кампаний — посевных, уборочных, хлебозаготовительных и т. д. В «уборочном» письме руководства Тоинской комендатуры на места от 23 августа 1935 г. говорилось: «Несмотря на то, что АВГУСТ месяц на исходе и хорошую погоду — ПЛАН сдачи зернопоставок не выполнен и преступно слабо поступает хлебосдача <...> В прошлом году за несвоевременную сдачу был снят один поселковый комендант, и многим членам ВКП(б) вынесли строгие выговоры и предупреждения по ПАРТЛИНИИ.
<...> ТОВАРИЩИ. Учтите это и не опозорьте КРАСНО-ЗНАМЕННОЙ [комендатуры] не допустите себя к отдаче под суд и высшей мере ПАРТВЗЫСКАНИЯ. Мобилизуйтесь сами, мобилизуйте актив и все возможное для выполнения и перевыполнения Августовского плана хлебо-сдачи <...> и никакие дожди не могут быть причиной, а в настоящий момент прекрасная погода — используйте ее целиком и полностью со всей большевистской настойчивостью и решительностью, всегда памятуя, что перед БОЛЬШЕВИКАМИ трудностей НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, а большевики есть партийные и безпартийные.
Со всей решительностью сломите КУЛАЦКИЙ САБОТАЖ артелей и единоличников в хлебо-сдаче и на отъявленных саботажников предоставляйте материал для отдачи под суд, всегда помните, что лучшее зерно в первую очередь должно пойти в зерно-поставку Государству»111.
194

27 августа в дополнение к этому письму последовало напоминание о возможных санкциях за «срыв» плана: «...видно, что Гришкинская пос. к[омендату]ра пары набирает и заверила, что план хлебопоставок будет выполнен в срок и полностью, также заверяет Гореловская пос. комендатура, но остальные комендатуры движутся в обозе и своей не-разворотливостью сидят в оппортунистическом болоте и ищут какие-то объективные причины, которых вообще не должно быть и могут через каких-нибудь 2—3 дня быть организационные выводы тем, которые не наберут пары и не сделают решительного перелома как за САБОТАЖ хлебо-поставки, а отсюда мы опозорим себя, так как КРАСНОЕ ЗНАМЯ с такими показателями упустим с своих рук, а наверное Вы помните, что мы с Вами клялись КРАСНОЕ ЗНАМЯ не упустить путем выполнения всех хозяйственно-политических задач.
<...> Двиньте зерно Красными обозами так, чтобы Августовский план хлебосдачи зерна Государству был выполнен с перевыполнением к указанному сроку и только в этом будет заключаться наша с Вами победа в первенстве и без никаких очень неприятных и нежелательных последствий»112.
О том, как на общих партсобраниях в комендатурах проходила «проработка» «антипартийных проступков ряда коммунистов», красноречиво свидетельствует выдержка из протокола собрания партгруппы Новокусковской комендатуры, состоявшегося 12 января 1935 г. Обсуждалось, в частности, поведение поселкового коменданта И.И. Семенова. 26 ноября 1934 г. Семенов, «заезжая в дер. Калиновку на постоялый двор, пьянствовал, производил выстрелы в ночное время, обращаясь к нему с просьбой трудпоселенцы дать папироску покурить, то он вытащил наган и тычет им в зубы. Далее, т. Семенов в пьяном виде катался на лошади и загнал лошадь, последняя не могла стоять на ногах; т. Семенов заставил трудпоселенцев кататься у ног лошади, говоря, давайте вылечите ее, вы ее закладывали. Об этом безобразии было донесено рапортом участковому] коменданту т. Данилову, но он мер не принял к т. Семенову»113. В принятом решении о привлечении Семенова к партийной и уголовной ответственности внимание было акцентировано не только (и не столько) на «дебоше и издевательских действиях над труд-поселенцами», сколько на «необеспеченности теплыми конюшнями и дворами поголовья, особенно свиней, находящихся под открытым небом», т. е. прежде всего на хозяйственных просчетах114. Другим объектом «проработки» стали работники комендатуры, которые во главе с участковым комендантом на глазах у многих затеяли пьянку. Поселковый комендант Евдокимов — один из ее участников — описывал так: «Я в это пьянство, которое происходило 8/Х1[,] попал нечайно. До 8/XI мы выпивали 6/XI у Лаврова, a 7/XI у Ощепкова и 7/XI у Чикилевско-го, я выпил и лег спать, а остальные ушли в клуб. Когда в клубе они были, Хохлов вышел на улицу, его поймали ребята и спустили с крыльца клуба. Услышали это т. Данилов и Шейкин, арестовали этих ребят <...> и потащили в баню для ареста. По дороге в баню Шейкин и Сагайдаков ударяли колхозников, о чем сам Шейкин говорил, посаженные колхозники в баню выставили окно и ушли.
<...> Вечером пошли на постановку. На вечере я пил немного, услышал шум, оказалось, что на Пустовалова кто-то налетел, Сагайдаков
г 195

выхватил наган и дал одному из них в зубы <...> на крыльце мне встретился Хохлов и что-то щелкал пистолетом, я взял с Дробным Хохлова и затащил наверх, а пистолет отобрал и отдал Лаврову. После вечера развозили пьяных по домам. Письмо мне Данилов прислал, где писал, что бы я показывал, что сотрудники на вечере были только свои, вина было мало, на лошадях не катались»115. Свою интерпретацию события дал основной «заводила» — Шейкин. «Организация пьянки вышла стихийно, — отмечал он, — решили провести детский утренник, выделили для этого 100 рублей. 8/XI я был на постановке, в посадке людей в баню я не участвовал, а помогал только милиционеру, бить не били, а толкали»116. Выступавший в прениях и. о. коменданта Собин предлагал рассматривать «проступки» Шейкина и Евдокимова более «принципиально»: «Шейкин, он советский агроном, если рассматривать 8/XI, то у него есть и раньше пьянство, и другое — смотреть, как подготовлено к посевной, тут нужно рассматривать резко. Евдокимов <...> по делу он проходит не как другие, но по другому [надо] смотреть, как он ведет борьбу с побегами трудпоселенцев — работа поставлена слабо, 54 чел. убежало в декабре мес, сено под боком, а лошади падают»117. Вероятно, Шейкин был достаточно квалифицированным агрономом, поэтому получил лишь строгий выговор «за участие в пьянке и непринятие мер к [ее] устранению», а Евдокимов и вовсе отделался партвыговором. И это несмотря на выступление присутствовавшего на собрании инструктора райкома партии Толстикова, заявившего, что «такие коммунисты не могут быть дальше в руководстве и оставаться в партии». На фоне описанных выше похождений комендантов достаточно жесткой выглядела квалификация действий поселкового коменданта Замятина, «антипартийный и антислужебный поступок» которого состоял «в покупке сена у трудпоселенца единоличника Шурышева и имущества, которое на день покупки было описано за невыполнение и саботирование хлебопоставок, о чем Замятин знал». Замятину грозило исключение из партии, видимо потому, что он вступил в сделку с трудпоселенцем. Это, как видим, считалось проступком более тяжким, нежели избиения и издевательства пьяных комендантов над трудпоселенцами. Что касается Семенова, то он сумел вообще избежать наказания, и 9 июля 1937 г., т. е. уже через два с половиной года, на одном из собраний вместе с другими занимался разбором заявления трудпоселенки, работавшей прислугой у поселкового коменданта В.И. Березина, о домогательствах к ней. Березин, естественно, отрицал обвинение, поскольку других свидетельских показаний не было. Аргументация была типичной: «Чтоб я полез к такой старой[,] да и вообще я чикист (так в документе. — С.К.) и коммунист!,] а этого я не дозволю[,] а почему я знал ее как трудпо-селенку и держал ее[,] то это временно [и] платил я ей 20 руб. в месяц [на] все готовое.
Беспалов: "Компрометация могла быть[,] нас они должны видеть только в конторе[,] а он пусти ее в избу[,] зная[,] что нельзя <...>".
Семенов: "Он ни в чем не сознается[,] а что то между ними было <...>"»118
Вялотекущее обсуждение, на котором большинство предлагало ограничиться предупреждением Березина, на «принципиальную высоту» все же поднял Вольных, председательствовавший на собрании: «Вот мы
196

много разговариваем о классовой бдительности, а он (Березин. — С.К.) вам привел классового врага на квартиру <...> А где коммунист т. Березин вот бочки под масло пихт[овое] [?] Где классовая бдительность[,] а ведь оно для оборонной работы <...>»119 Решением собрания Березин был снят с работы в комендатуре, а дело его передано в Асиновский РК ВКП(б), что, впрочем, ввиду дефицита кадров не исключало его перевода в другую комендатуру.
Аморальное поведение комендантов часто становилось предметом служебного расследования, однако, как правило, оно подавалось в тесной взаимосвязи с другими должностными проступками, вероятно, еще более нетерпимыми в глазах чекистского руководства, чем развратные действия. В ноябре 1935 г. уполномоченный Асиновского РО УНКВД предоставил своему начальнику информацию о том, что «поселковый комендант Ново-Кусковской участковой комендатуры Зайцев Захар Федорович на продолжительном периоде времени занимался злоупотреблением своего служебного положения. Допустил половую связь с классово-чуждым элементом[,] с трудпоселенками — членами группы содействия, что Зайцеву не дало возможности своевременно проводить работу с членами группы содействия по борьбе с побегами трудпересе-ленцев, в силу чего работа по борьбе с побегами отсутствовала, т. к. по поселковой комендатуре за время работы Зайцева сбежало 47 человек, а задержанных нет.
Зайцев злоупотреблял служебным положением, компрометировал органы НКВД как поселковый комендант, потерял авторитет»120. Против Зайцева было возбуждено уголовное преследование.
Серьезной проблемой для комендантов было предотвращение побегов, поиск и возвращение. В Ново-Кусковской комендатуре она периодически обсуждалась партячейкой. Один из пиков в динамике побегов пришелся на весну 1935 г. и был связан, очевидно, с постановлением ЦИК СССР от 25 января 1935 г. о том, что восстановление в гражданских правах высланных не дает им права выезда из мест поселений. 25 марта 1935 г. участковый комендант Собин о борьбе с побегами докладывал ячейке следующее: «Численность побегов начиная с января мес[яца] увеличивается. Причины, побуждающие т/п к побегам[,] заключаются в экономике. Создание лучших материальных условий т/п сократит побеги. Милиция бездействует в борьбе с побегами. Группы содействия засорены[,] и достаточной работы с ними не проводится. Необходимо стимулировать членов групп содействия, премируя обувью, одеждой, хлебом. Беглецы задерживаются в старожильческих поселках, население их укрывает, необходимо произвести облаву в некоторых поселках Зырянского и Асиновского района. Установить засады на дорогах, жел. дор. станциях и на реках весной. <...> Официальное, формальное, иногда грубое отношение наших работников к т/п не дает возможности узнать мнения т/п массы. Ликвидировать круговую поруку т/п в побегах. Для ненадежной части т/п лимитировать поступающие денежные переводы»121. В постановлении собрания поселковым комендантам вменялось в обязанность «привить заинтересованность т/п в этой работе путем поощрения за добросовестное отношение к ней, применяя единовременные премии в виде выдачи добавочного пайка из дотации
197

старому расселению (видимо, спецпереселенцам, высланным в 1930 — 1931 гг. — С.К.), но не свыше 6 кг каждому в месяц»122.
Партячейки периодически занимались разбором «бытового обрастания» комендантов, служебное положение которых открывало для этого широкие возможности. Поселковый комендант Володарской комендатуры Воеводин в 1935 г. был вызван на «проработку» в Ново-Кусковскую ячейку за срыв весенней посевной. Будучи переведенным в эту комендатуру весной, он «не мобилизовал, не расставил посланных на посевную работников участковой] комендатуры, а дезорганизовал и занялся устройством личного благополучия (пристроил родственников в пекарню, в ясли, на мельницу, хозяйственно оброс тремя коровами, гусями, курами, которых содержал бесплатно кормами артели "9 января"). Перерожденчество Воеводина привело его к использованию служебного положения неограниченно, кроме использования кормов Воеводин также безгранично пользовался тягловой и рабочей силой артели для своего личного хозяйства»123. Вердикт в отношении Воеводина был достаточно суров и облачен в соответствующую времени фразеологию: «За проявленный т. Воеводиным оппортунизм на производстве в ходе посевной, за использование им служебного положения, следствием чего явилась расшатанность хозяйства артели "9 января" и упадок трудовой дисциплины среди т/п всех жителей Володарской пос[елковой] комендатуры и принимая во внимание, что у т. Воеводина уже было по работе в Симоновской комендатуре заведено Зыряновским Райаппаратом дело по присвоению Воеводиным денег /дело закончено наложением взыскания и тов[арищеским] внушением!/], — т. Воеводина как явного оппортуниста на практике и перерожденца, не признающего ошибок, не проявившего по большевистски искреннего признания их — из рядов партии исключить»124.
Озабоченность комендантов вызывали действия некоторых групп депортированных в 1933 г. Поселковый комендант Евстигнеевской комендатуры, в которой на расселении находились цыганские семьи, в отчете о своей работе в апреле 1936 г. указывал: «План посева для Евстигнеевской пос[елковой] к[омендату]ры 35 га <...> Цыгане с этой работой не справятся, если не будет помощи от участковой] к[оменда-ту]ры <...> Цыгане работают слабо, хотя работа и есть — дерут дрань, работа на пихтовом заводе ЛПХ, они должны бы сами себя кормить, но ничего не делают, есть инвалиды, которых приходится кормить, а таких насчитывается от 70 до 80 чел. Хлеб даем, приходится обувать и одевать, но когда стал их одевать и обувать тех, кто не работает, то остальные тоже бросают работать»125.
Коменданты, работая в атмосфере подозрительности и слежки друг за другом, неизбежно переносили эти стереотипы и на отношения со спецпереселенцами. Один из поселковых комендантов, выступая 27 апреля 1934 г. на собрании ячейки Галкинской комендатуры, заявлял: «Работаю 5-й год. Изучаю все вылазки спецпереселенцев. Часто прежде чем ответить на вопрос их нужно подумать. Работа не легкая»126.
О том, как выстраивались отношения между аппаратом комендатур и теми спецпереселенцами, которые вовлекались в работу самих комендатур в качестве работников и обслуживающего персонала, сохранилось примечательное свидетельство — анонимное письмо от некоего Захара
198

Кузьмича в комиссию по проведению партийной «чистки» летом 1934 г. в Томской участковой комендатуре. «В аппарате и обслуге Комендатуры, — говорилось в нем, — работают три группы людей: вольнонаемные, спецпереселенцы и заключенные. Об этих двух последних группах хотелось-бы сказать несколько слов.
Ни для кого не секрет, что люди высланные или заключенные за конкретные преступления, антисоветскую, антигосударственную деятельность являются социально-дифекционными людьми. Их потому и высылают, что они или сознательно — опасны или бессознательно — вредны для общества, — для социалистического строительства.
Перед Комендатурой и ее партийный ядром в отношении этой группой людей стояли две основные задачи: 1/ наиболее полно рационально, по социалистически использовать ее на работе и 2/ в процессе использования приложить все усилия к перевоспитанию этих людей.
Раньше или позже каждый заключенный и спецпереселенец получает "путевку в жизнь", выходя на свободу, восстанавливаясь в гражданских правах. К этому времени Комендатура должна дать ему минимум социально-трудовых навыков, если их у него не было; она должна ликвидировать его политическую и техническую неграмотность; она должна выработать в нем ясное представление о конечных целях, путях и способах социалистической переделки советского хозяйства и общества; она, наконец, обязана подготовить освобождаемого к какой-то определенной роли, дать ему представление о его задачах и степени участия в социалистическом строительстве.
Какие средства есть у руководства Комендатуры к осуществлению этих задач?! — Прежде всего, — подлинная социалистическая организация работы в самом аппарате Комендатуры, организация образцового обслуживания подведомственной ей массы спецпереселенцев; во-вторых, — организация специально-культурно-воспитательной работы в среде работников аппарата /лекц[ии], круж[ки], и пр./; в третьих, — использование общепринятых методов культурно-политического воздействия на людей /литература[,] пресса и т. п./.
Что конкретно сделано за последние пол-года?!
1. УДАРНИЧЕСТВО И ТРУДОВОЕ СОРЕВНОВАНИЕ фактически
еще отсутствуют. Лишь непосредственно перед чисткой /и кто его
знает, не в связи-ли с нею?!/ заключены договора отделами и отдель
ными работниками с администрацией. При чем эта работа была прове
дена сухо-бюрократически, без предварительной глубокой проработки в
среде самих работников. По существу договора являются формальными
документами, ни в какой мере не отражающими подлинных настроений
и устремлений работников аппарата.
2. ЧЕТКОСТЬ РАБОТЫ, КОНТРОЛЬ ИСПОЛНЕНИЯ до последне
го времени еще не налажены. Наиболее неблагополучной отраслью ап
парата является УРЧ (учетно-распределительная часть. — С.К.), от ко
торой требуется особая четкость и исполнительность. Низовой учетный
аппарат расхлебан. Недисциплинирован. Один из важнейших моментов
в обслуживании массы — продвижение разных заявлений и жалоб —
лишь в последние две-три недели сдвинулась с мертвой точки и то
лишь благодаря личному нажиму Коменданта. До сих пор несмотря на
сравнительно небольшой людской контингент, не все спецпереселенцы
199

охвачены учетом. Сплошь и рядом можно констатировать случаи волокиты, грубость и невнимательность в обращении с посетителями — спецпереселенцами.
3. КУЛЬТУРНО-ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ среди аппаратных работников фактически не велось никакой. Даже в имеющихся двух общежитиях и спецпереселенцы и заключенные были предоставлены самим себе. По счастливой случайности в среде их не развилось пьянство, карточная игра и т. д., но всякие сплетни, пустое бессодержательное времяпровождение в неурочные часы характерны для общежитий и по-сейчас. Газета, хорошая современная книга отсутствует. К 1-му мая, когда по инициативе самих заключенных была сделана попытка как-то, подготовиться к празднику, внешне и внутренне чем-то его отметить по этому поводу обратились к инспектору КВЧ (культурно-воспитательная часть. — С.К.), Мокроусову, он просто отмахнулся. У него не оказалось ни средств ни желания уделить внимания такой "мелочи".
В этих условиях для работающих в аппарате спецпереселенцев и заключенных Комендатура отнюдь школой не является. Она похожа скорее на постоялый или проходной двор. И трудно сказать — вынесет-ли отсюда освобождающийся полезные навыки или, наоборот, растеряет и те, которые у него были до высылки.
Поэтому хотелось-бы верить, что помеченные и начатые перед чисткой мероприятия /договора по соревнованию, красный уголок, лекции и пр./ после чистки будут полностью реализованы»127.
О том, что представляли собой весьма приметные для того времени периодические проверки уровня политических знаний работавших в комендатурах коммунистов, можно судить по «Протоколу конференции по проверке политзнаний», проводившейся 30 — 31 декабря 1935 г. в Ново-Кусковской участковой комендатуре. В нем говорится: «...участники конференции (т. т. Жебо, Самойлова) заявили, что на 51 участке на одном из занятий кружков остались неразрешенными два вопроса: 1) Сколько сейчас в нашей стране классов, 2) Нужна ли диктатура пролетариата при социализме.
Прежде, чем приступить к проверке по программе политзанятий, решили единогласно осветить эти два не разрешенные вопроса.
На заданные пропагандистом вопросы отдельным товарищам, получены ответы, из которых вытекло шесть вариантов толкований о классах:
1. 2 класса — рабочий класс и КОЛХОЗНОЕ крестьянство, едино
личное крестьянство в расчет не берется "как отживающее".
Ответ т. т. Жебо и Возженникова.
2. Два класса — рабочий класс и остатки капиталистических элемен
тов. Ответ т. Самойловой.
3. Один класс — Рабочий класс — ответ т. Нартова. По его мне
нию — "колхозы работают как на производстве, а все остальное отмер
ло и отмирает".
4. Один класс — трудящиеся — ответ т. Семенова.
5. 2 1/2 класса — рабочий класс, крестьянство и промежуточный —
остатки капитализма. — Ответ т. Гутова.
6. Один класс — Диктатура пролетариата — ответ т. Ягодкина.
200

Пропагандистом вскрыты ошибки, неточности формулировок всех шести вариантов-ответов. Указано — к чему может привести толкование о колхозном крестьянстве, как о классе без включения в класс крестьянства, не вошедших на сегодняшний день единоличников — бедняка, середняка. И почему опасна эта "теория" как "левацкая" теория — также отмечено.
Разъяснено, что "теория" об одном класса рабочем классе говорит о врастании крестьянства в социализм самотеком, о растворении крестьянства в рабочем классе. Это неправильно — потому что смазывает политическую задачу II пятилетки, затушевывает классовую борьбу, отрицает необходимость еще вести борьбу с пережитками капитализма и в экономике и в сознании людей. Указано, что эта "теория" является теорией либерально-народнической и теорией оппортунистической.
Дан окончательный ответ по классам. На данном этапе — 2 класса — рабочий класс и крестьянство. Причем колхозное крестьянство не выделяется в особый класс, а является особой ступенью переделки крестьянства. Колхозное крестьянство стоит ближе к рабочему классу. Указано как на один из признаков, определяющих разницу между рабочим классом и колхозным крестьянством в данный период — это на отношение к средствам производства тех и других.
Одновременно с разрешением этого вопроса разрешен вопрос — "нужна ли диктатура пролетариата". С подробным обоснованием дан ответ — "нужна и всячески ее нужно укреплять" <...>»128
Как реализовывалось понимание «диктатуры пролетариата» работниками комендатур на практике, видно по базовому положению о режиме в спецпоселках, подготовленному летом 1930 г. комендантским отделом СКАУ: «Поселки управляются на принципах диктатуры без какой-либо демократии». Еще в самом начале формирования спецпоселений, выступая 1 октября 1931 г. на краевом совещании по вопросу о размещении спецпереселенцев, секретарь крайкома ВКП(б) Эйхе акцентировал внимание на значении «человеческого фактора», кадрового отбора работников комендатур: «Тут (в комендатурах. — С.К.) возможности для злоупотреблений очень большие, из-за того, что там будут плохие кадры работников, возможны и плохие политические последствия». Контроль за действиями комендантов Эйхе считал возможным установить прежде всего со стороны как районных уполномоченных ОПТУ, так и работников аппарата отдела спецпоселений СибЛАГа. «Мне кажется, — отмечал Эйхе, — что ГПУ должно издать и не только для комендантов, а опубликовать и вывесить по всем поселениям спецпереселенцев инструкцию, на что имеет право комендант и на что нет. Например, приходят к коменданту за разрешением жениться, а он говорит: на такой-то я тебе жениться не разрешаю. Это пахнет буквально недопустимым издевательством. И много таких вещей»129.
Однако и в 1941 г., когда система спецпоселений находилась в относительно стабильном состоянии (изменения в дислокации поселков были незначительными, шло даже сокращение численности трудпосе-ленцев-«кулаков»), в группе районных поселковых комендантов сохранялась высокая сменяемость кадров. В докладе «О состоянии трудссыл-ки по Новосибирской области за второе полугодие 1941 г.» начальник отдела трудспецпоселений УНКВД области Дешин приводил следую-
201

щую статистику: из 103 комендантов «по причинам несоответствия занимаемых должностей» было уволено 16 чел. (5 районных, 9 поселковых комендантов, 2 помощника районных комендантов), или почти шестая часть общей численности группы. В течение года сменяемость кадров комендантов по профессиональной пригодности достигла трети130. Следовательно, каждые три года система комендатур «очищалась» в масштабах, равных годовой штатной численности комендантов. В этой цикличности находила отражение аморальность самой упомянутой системы.

Глава V «РАБСИЛА»
1. Крестьянская ссылка в планах и практике освоения Сибири
в 1930-е годы
Для новейших отечественных исторических исследований становится характерным утверждение об уникальности и неповторимости созданной в сталинский период репрессивной системы и принудительной экономики. Таким образом в очередной раз идеологизируется изучение проблемы соотношения черт преемственности и новаций дореволюционного, царского и постреволюционного (большевистского) политических режимов. И если ранее в течение многих десятилетий исследователи противопоставляли самодержавные карательные институты советским (особенно когда речь шла о каторге и ссылке) и акцентировали внимание на негативной роли и влиянии царских репрессий на тогдашнее российское общество, то сегодня некоторые историки и публицисты, рассуждая о «России, которую мы потеряли», характеризуют ее карательную систему едва ли не как образец гуманности и мягкости, по сравнению со сталинской.
В свете вышесказанного приобретает актуальность изучение черт сходства и различий в функционировании института высылки и ссылки в дореволюционное и советское время в контексте процессов освоения Сибирского региона. Исследователи дореволюционной ссылки обращали внимание на многоаспектное влияние ссылки на протекавшие в регионе социальные процессы. Установлено, что ссылка была одним из важных и устойчивых каналов формирования народонаселения в Сибири. С начала заселения и колонизации региона и на протяжении нескольких веков наряду с вольной значительную роль играла принудительная (штрафная) колонизация обширных восточных территорий. Царская ссылка не отличалась однородностью, в ее составе отбывавшие наказания по уголовным статьям по удельному весу всегда намного превосходили политических. Поэтому прогрессивная сибирская общественность и администрации вели борьбу сначала за ограничение, а затем и за отмену уголовной ссылки в Сибирь, что увенчалось успехом к началу XX в. 12 июня 1900 г. был принят законопроект, предусматривавший полную отмену судебной общеуголовной ссылки (на поселение и на житье), а также существенное ограничение административной ссылки по приговорам сельских и мещанских обществ. Однако сама система ссылки не была ликвидирована, изменилась лишь ее конфигурация. В полном объеме сохранились ссылка на каторгу и судебная ссылка на поселение за политические и религиозные «преступления», а также административная политическая ссылка. С принятием данного закона колонизационное значение ссылки стало резко снижаться. Это свидетельствовало, в частности, о том, что царскому правительству не удалось должным образом организовать насильственное переселение в Сибирь
203

и штрафную колонизацию региона. Однако без ссылки невозможно представить освоение региона.
До революции через сибирскую ссылку прошла огромная масса людей. Так, только в XIX в. в Сибирь было сослано более 860 тыс. чел. (с учетом последовавших за ними семей)1. По приведенным исследователями ссылки данным, на 1 января 1898 г. в регионе (в т. ч. на о-ве Сахалине) находилось до 300 тыс. ссыльных всех категорий — от ссыльнокаторжных до административно-ссыльных. Из них 100 тыс. «представляли собой бездомных нищих, существовавших за счет случайных заработков. Около 3 тыс. не способных к труду ссыльных призревались в немногочисленных ссыльно-поселенческих богадельнях. До 70 тыс. чел. батрачили у старожилов и состоятельных ссыльных или являлись ремесленниками и наемными рабочими в городах. Наконец, до 30 тыс. превратились в оседлых земледельцев, но и они, за редкими исключениями, стояли на границе между скудным достатком и нищетой»2.
В 1905—1916 гг. резко увеличилась доля внесудебных репрессий. Соответственно снизилось и значение ссылки как колонизационного фактора. К тому же общие масштабы ссылки в Сибирь в силу указанного выше закона значительно сократились. В период между 1905 и 1917 гг. численность административно-ссыльных и ссыльно-поселенцев, отбывавших ссылку в Сибири, не превышала 30 тыс. чел.3
С падением самодержавия в течение более четырех лет (1917—1922) карательный институт высылки и ссылки не действовал вовсе. Причины его восстановления в 1922 г. сначала имели сугубо политический характер и были связаны с решением задач по изоляции противников большевистского режима — социалистов, «каэров», священнослужителей и т. д. К середине 1922 г. численность высланных в отдаленные районы страны во внесудебном, административном порядке «политиков» составляла не более 500 чел. Печально знаменитые районы Сибири — На-рымский и Туруханский края — вновь стали местами концентрации политических, а затем и вообще «социально опасных элементов». К началу 1924 г. — к моменту, когда ОГПУ в законодательном порядке получило широкие права на осуществление административных высылок и ссылок различных категорий «социально опасных лиц» — от членов антисоветских партий до биржевых спекулянтов и фальшивомонетчиков — численность административно-ссыльных в Сибирском регионе не достигала даже 1 тыс. чел. Местные органы прокуратуры, надзиравшие над органами ОГПУ и обследовавшие состояние ссылки на этот момент, пришли к выводу, что прежняя ярко выраженная колонизационная функция ссылки утрачена, более того, очевидна отчужденность между ссыльными и местным населением4.
Что касается высылки и ссылки по суду, то этот вид репрессий получил распространение в карательной практике только после принятия новой редакции Уголовного кодекса РСФСР в 1926 г., в котором появились ст. 35 и 36, узаконившие применение судебной высылки и ссылки. С этого времени сферы компетенции основных карательных ведомств в применении данных видов репрессий разделились. В ведении ОГПУ находились высылка и ссылка в административном порядке, причем не только «политиков», но и «социально вредных элементов». В компетенцию НКВД РСФСР входило осуществление решений о вы-
204

сылке и ссылке в судебном порядке, касавшихся главным образом рецидивистов. Поскольку все категории высланных и ссыльных направлялись практически в одни и те же места расселения (главным образом северные и восточные районы РСФСР), то уже во второй половине 1920-х гг. вопрос о ссылке и перспективах ее дальнейшего расширения в Сибирском регионе стал активно обсуждаться местными органами власти. Из информации с мест, собранной краевой прокуратурой в начале 1928 г., следовало, что ссылка, еще не восстановив некоторых своих положительных функций (экономическую и культурную), в ряде мест уже превращалась в деструктивный фактор (антисоциальные действия и образ жизни уголовных и полууголовных элементов вызывали протесты со стороны коренного населения и органов власти)5.
Вступление страны в конце 1920-х гг. в полосу форсированной модернизации потребовало поиска не только источников финансирования, но и способов обеспечения грандиозных экономических проектов рабочей силой. С 1927 г. на рассмотрение Политбюро стали поступать различные предложения, учитывавшие использование труда заключенных и прочих категорий репрессированных в планах промышленного развития, связанного в первую очередь с нуждами экспорта. 10 ноября 1927 г. зам. наркома финансов страны СМ. Кузнецов, выяснявший по поручению Политбюро вопрос о возможности привлечения труда заключенных на работах по добыче золота, сообщал, что с точки зрения рентабельности на каждом предприятии Союззолото необходимо обеспечить круглогодичную занятость 300—500 заключенных, но это неизбежно повлечет за собой увольнение постоянных работающих. «Между тем, увольнение постоянно действующих рабочих и замена их труда трудом заключенных по соображениям политического порядка, — отмечал Кузнецов, — вряд ли приемлемо <...> Общее мнение представителей ОГПУ, НКТруда, Союза горняков сводится к тому, что использование труда заключенных на работах по добыче золота представляется невозможным»6. Однако уже весной 1928 г. нарком юстиции Н.М. Янсон представил в высшие инстанции проект массового использования труда заключенных на лесоразработках с целью резкого увеличения лесоэкспорта. Год спустя, в мае 1929 г., тот же Янсон возглавил комиссию Политбюро, созданную с целью определения уже не целесообразности использования принудительного труда заключенных (к тому времени вопрос принципиально был одобрен), а наиболее оптимальных путей практического воплощения идеи. ОГПУ и НКВД РСФСР выступили с разными проектами, направленными на рациональное применение труда заключенных, лишенных свободы на длительные сроки (от трех лет и более). Руководство ОГПУ настаивало на изъятии из мест заключения, подведомственных НКВД, указанной категории срочных заключенных и помещении их в концентрационные лагеря (позднее их назвали «исправительно-трудовыми»), а руководители НКВД обосновывали необходимость закрепления за своим ведомством всех осужденных по суду для использования их в создаваемых исправительно-трудовых колониях. Протоколы заседаний комиссии Янсона содержат важную информацию о том, что уже на стадии выработки стратегии развития системы принудительного труда Сибирь рассматривалась как полигон для ее апробации.
205

Выступая на заседании комиссии 15 мая 1929 г., зам. председателя' ОГПУ Г. Г. Ягода аргументировал необходимость и перспективность развития сети лагерей по типу уже существовавших в то время лагерей особого назначения ОГПУ (Соловки и Вишера) следующим образом: «Совершенно очевидно, что политика советской власти и строительство новых тюрем несовместимы. На новые тюрьмы никто денег не даст. Другое дело постройка больших лагерей с рационально поставленным использованием труда в них. Мы имеем огромные затруднения в деле посылки рабочих на Север. Сосредоточение там многих тысяч заключенных поможет нам продвинуть дело хозяйственной эксплуатации природных богатств Севера. Кроме того, т. Эйхе (секретарь Сибкрайко-ма ВКП(б). — С.К.) заявил, что они охотно примут для осушки болот и лесных разработок Сибири до 17 тыс. чел. Если бы были отпущены достаточные средства, то уже в этом году можно было перевести в лагеря до 50 тыс. чел. Опыт Соловков показывает, как много можно сделать в этом направлении (дороги, осушение болот, добыча рыбы заключенными, устройство питомников) <...> Рядом мер как административного, так и хозяйственного содействия освобожденным, мы можем побудить их оставаться на Севере, тут же заселяя наши окраины»7.
Примечательно, что, ратуя за быстрейшее развитие лагерной системы и возвращаясь к уже, казалось бы, забытой и отвергнутой еще царизмом идее штрафной колонизации окраинных районов, Ягода попытался связать воедино лагеря и ссылку, имея в виду, что она в будущем станет логическим продолжением лагерей. Так, 12 апреля 1930 г. в личном письме членам комиссии ОГПУ, созданной для разработки плана развития сети лагерей, он указывал: «Вопрос о лагерях надо перевести на другие установки. Сейчас лагерь является только сборищем заключенных, труд которых мы используем на сегодняшний день, не давая перспективы заключенному, не давая ее и себе. Необходимо в условиях заключения сделать труд более добровольным, дав заключенному возможность жить вне работы более свободно. Надо превратить лагеря в колонизационные поселки, не дожидаясь окончания срока заключения <...> И вот мой проэкт: всех заключенных перевести на поселковое поселение до отбытия срока наказания. Надо сделать так: группе (1 500 чел.) отборных заключенных в разных районах дать лес и предложить строить избы <...> где они и будут жить. Желающие могут выписать семьи. Управляются комендантом. Поселок от 200—300 дворов. В свободное время, когда лесозаготовки закончены, они (заключенные), особенно слабосильные, разводят огороды, разводят свиней, косят траву, ловят рыбу, первое время живя на пайке, потом за свой счет. К ним присоединять ссыльных, которых также включать в поселок. Поселки по номерам. Зимой все селение идет на лесозаготовки, или на те работы, которые мы укажем. Там колоссальные естественные богатства, нефть, уголь, и я уверен, что пройдут годы, и из этих поселков вырастут пролетарские городки горняков. Ведь состав тюрем у нас, главным образом, сейчас аграрники, их тянет на землю, ведь сейчас охраны у нас никакой и бегут мало, а если даже [часть] и убежит, то не беда»8. Нарисованный Ягодой план был частично воплощен в жизнь, но не в виде штрафных колонизационных поселений, являвшихся как бы придатком лагерей, а в виде относительно самостоятельной системы спецпоселе-
206

ний, которая возникла в ходе осуществления массовых крестьянских депортаций.
До организации спецпоселений проблемой использования трудовых возможностей ссылки были заняты и другие ведомства, конкурировавшие в этом с ОГПУ. Так, НКВД РСФСР, в ведении которого находились высылка и ссылка по суду, инициировал принятие в законодательном порядке положения о соединении судебной ссылки с принудительными работами. В инструкции НКВД и НКЮ РСФСР, изданной после принятия 10 января 1930 г. постановления ВЦИК и СНК РСФСР, указывалось: «...принудительные работы в местах ссылки организуются местными административными отделами и проводятся в различных областях общественно-полезной деятельности: разработка земли, расчистка леса, обслуживание учреждений и предприятий и проч. Принудительные работы проводятся по правилам Исправительно-трудового Кодекса и могут назначаться судом как на весь срок ссылки (до 10 лет), так и на часть его»9.
На необходимость скорейшего решения вопроса об организации труда значительной массы уголовных ссыльных в районах их концентрации в Сибири указывали в своих донесениях местные органы власти. Так, по информации органов милиции, на территории Нарымского края, где к началу 1930 г. скопилось свыше 5 тыс. ссыльных (из них «политиков» не более десятой части), действовали 23 банды численностью до 300 чел., терроризировавшие местное население. Начальник Томского окружного административного отдела Дорошин писал: «Описываемое положение Нарымского края в настоящий момент требует немедленного использования ссыльных на каких-либо для этой цели организованных работах, для чего необходимо приступить в первую очередь к постройке жилых бараков». Далее отмечалось, что без помощи краевых органов проблему занятости ссыльных не решить, т. к. хозяйственные организации проявляли до сих пор к этому «безучастное отношение»10.
Вместе с тем и в начале 1930 г., и позднее местные органы, напрямую связанные с проблемами организации ссылки, имевшей откровенно уголовную окраску, признавались в невозможности реализации планов колонизации необжитых районов руками деклассированных элементов. Так, 1 января 1932 г. при рассмотрении на бюро Запсибкрай-кома партии вопроса о причинах эксцесса в с. Петропавловске Нарымского края, во время которого местные крестьяне совершили самосуд над группой уголовников, было принято постановление (далеко не первое) о том, чтобы «не производить в дальнейшем заброски в Нарымские районы уголовной ссылки без предварительной организации мероприятий, обеспечивающих использование труда уголовных ссыльных»11. В ноябре 1933 г. в своей информации Запсибкрайкому секретарь Нарымского окружкома К. Левиц, описывая взаимоотношения между коренным населением края и «деклассированным, классововраждебным элементом», отмечал: «И совершенно не случайно, что мы имеем такое явление, что туземцы Александровского района шлют петиции в РИК и выносят приговора о выселении ссыльных с территории тузсовета». Фактором дестабилизации внутренней обстановки на территории округа секретарь окружкома считал «довольно солидное количество админи-
207

стративной ссылки, которой, по статистическим данным, по состоянию на 25 октября с/г числится 5 802 человека и плюс еще судебная ссылка с принудительными работами, которая в своем большинстве никаких принудительных работ не отбывает, и бродит по всему округу»12.
Колонизационные планы власти, но уже в новой форме, возродила насильственная коллективизация, сопровождавшаяся массовыми депортациями крестьянства. Кампания по «раскулачиванию», развернувшаяся зимой—весной 1930 г., преследовала вначале откровенно репрессивные и конфискационные цели. Решая ближайшие прагматические задачи и подвергая крестьян высылке, власти не очень заботились о дальнейшей судьбе репрессированных. Предполагалось, что выселенным в новых местах расселения будут предоставлены необходимые условия для хозяйственной, преимущественно земледельческой, деятельности. О вто-ростепенности вопросов, связанных с обеспечением условий жизни «раскулаченных», в планах проведения репрессивной акции свидетельствует то, что правительственная комиссия «по устройству выселяемых кулаков» во главе с зам. председателя СНК СССР В.В. Шмидтом была создана только в апреле 1930 г., в то время как высылка шла полным ходом уже с февраля. В регионах же, куда направлялись депортированные крестьяне, специальные (краевые и областные) межведомственные комиссии сложились и начали функционировать только в мае—июне.
Как следует из документов директивных органов, столкнувшихся с проблемой беспрецедентного по своим масштабам переселения репрессированных крестьянских семей, первоначально экономические функции предполагалось возложить на республиканские наркоматы земледелия, поскольку только у земельных органов имелись навыки организации земледельческих переселений и колонизации. В разосланном на места 1 апреля 1930 г. секретном постановлении коллегии Наркомзема РСФСР давались инструкции о том, как и в каких местах создавать особые поселки13. Однако уже летом 1930 г. в своем постановлении от 18 августа о мероприятиях по проведению «спецколонизации» в Северном и Сибирском краях и Уральской обл. СНК РСФСР внес коррективы в первоначальный план. При проведении «спецколонизации» предлагалось: «а) максимально использовать рабочую силу спецпереселенцев на лесоразработках, на рыбных и иных промыслах в отдаленных, остронуждающихся в рабочей силе районах и б) в сельском хозяйстве устраивать лишь тех спецпереселенцев, рабочая сила которых не может быть использована на лесоразработках и промыслах»14.
Подобная смена ориентации в планах «трудоиспользования рабсилы спецпереселенцев» в целом отражала ситуацию, когда ни на высшем, ни на региональном уровнях у руководства не было четкого представления о последствиях принимаемых решений. Например, секретарь Сибкрайкома Р.И. Эйхе в разгар «раскулачивания» заговорил о необходимости «трудового перевоспитания кулачества» в лагерях и поселений на необжитых территориях края (в первую очередь в Нарыме). По его мнению, значительную массу репрессированного «кулачества» следовало сконцентрировать в полосе проектировавшейся тогда железнодорожной трассы Томск — Енисейск. Так отчасти и поступили, однако строительство железной дороги не состоялось, и часть спецпереселенцев в этих районах погибла, часть позже бьша переселена в другие районы края15.
208

Первая волна массовой депортации крестьян относится к 1930 г. Она захватила 16 113 семейств, или 80 804 чел., представлявших местные, сибирские крестьянские хозяйства и отнесенных к «кулакам 2-й категории», их выселили в необжитые и труднодоступные районы Сибири. Кроме того, из-за Урала в Сибирь было депортировано 19 958 чел., в основном из Украины. Следовательно, к осени 1930 г. в комендатурах на территории региона оказалось 100 762 «раскулаченных»16. Согласно контрольным цифрам, поступившим в местное ПП ОГПУ по Сибкраю от руководства ОГПУ, внутрикраевая высылка «кулаков 2-й категории» на Север весной — летом 1930 г. должна была составить 25 тыс. семей. Столь значительное отклонение показателей реальной высылки от планируемой объяснялось рядом причин, в т. ч. несовершенством самой карательной технологии, которая не позволила «протолкнуть» на Север такую массу крестьян, а тем более организовать рациональное размещение и использование труда спецпереселенцев на местах их нового расселения.
Уже на первом этапе осуществления крестьянской депортации стало ясно, что первоначальные планы (бросить подавляющую часть «раскулаченных» в необжитые районы с целью их форсированной колонизации) нуждались в серьезной корректировке. Промышленность и строительство в Сибири в тот момент испытывали острейшую потребность в рабочих руках, и региональные руководители не преминули воспользоваться депортацией крестьян. Весенняя распутица, задержавшая на пересыльных пунктах Сибири привезенных из Украины «кулаков», две трети которых составляли одиночки, заставила управленцев начать форсированную передачу основной массы украинцев и части сибиряков промышленным, строительным, лесозаготовительным и другим неземледельческим организациям. Несколько месяцев спустя, в августе 1930 г., когда на ряде крупнейших промышленных строек края (Куз-нецкстрой, Комбайнстрой и др.) ввиду дефицита рабочей силы обозначился «срыв промфинплана», краевые власти, не задумываясь, принудительно переселили для работы на промышленных, строительных и лесозаготовительных организациях «кулаков 3-й категории» — тех, кто по первоначальным директивам партийных органов не должен бьи подвергаться высылке за пределы своего административного района. Таким образом, к осени 1930 г. в Западной Сибири, где промышленное освоение протекало более активно, чем в Восточной, труд спецпереселенцев широко использовался на предприятиях Союззолото (3 225 чел.), в Сиблестресте (4 056 чел.), на Кузнецкстрое (2 335 чел.), в Сибкомбайне (1 788 чел.) и др. Здесь было занято всего около 15 тыс. чел., или примерно треть от общей численности спецпереселенцев, находившихся в то время в комендатурах на территории Западной Сибири17.
Полномочное представительство ОГПУ по Сибирскому краю в своих отчетах указывало на бессистемность действий всех звеньев органов управления при расселении и хозяйственном устройстве спецпереселенцев. Боязнь потерять контроль за действиями разоренных и неустроенных «кулаков», на отправку которых в районы предполагаемой «спецколонизации» не хватало ресурсов, заставила карательные органы с весны 1930 г. настойчиво вести поиск «промышленного использования выселяемых». ПП ОГПУ перешло к прямому давлению на хозяй-
209

ственные органы с целью принудить их в срочном порядке принять и трудоустроить тысячи «кулаков». Однако хозяйственники «от приема более или менее значительного количества выселяемых кулацких хозяйств категорически отказались (несмотря на то, что ощущают определенный дефицит в рабсиле), мотивируя напряженностью бюджета, невозможностью до будущей зимы использовать выселяемых, трудностью и затратой больших средств по переброске (особенно семей) к месту расселения и т. д.». Подобное давление на хозорганы не могло не повлечь за собой в ряде случаев острых конфликтов между карательными и хозяйственными органами. Так, Комсеверопуть, согласившийся сначала принять и разместить до 2 000 хозяйств, вскоре отказался от этого, но ОГПУ уже успело сосредоточить в Канске, Тулуне и Красноярске большое количество хозяйств, которые пришлось спешно рассредоточивать по другим организациям, в первую очередь лесозаготовительного профиля18. Свой отказ Комсеверопуть объяснил тем, что «у них достаточно и своих проходимцев»19. В начале 1930-х гг. подобное отношение к спецпереселенцам-крестьянам было характерно для руководителей хозяйственных организаций Сибири.
С колоссальными трудностями протекал собственно колонизационный процесс, включавший в себя заселение и освоение необжитых и отдаленных районов региона. Репрессивные аспекты высылки прямо противоречили освоенческим задачам. При выборе зон массового расселения учитывались их наибольшая удаленность от обжитых районов и наличие природных условий, гарантировавших «невозможность бегства выселенных обратно (болота, реки, отсутствие дорог)»20. При расселении людей на территориях даже с богатыми природными ресурсами неминуемо вставала острейшая проблема завоза туда людей, грузов, скота и т. д. В 1930 г. две трети спецпереселенцев оказалось в северных комендатурах. Директивные органы обязали Лестрест и краевое земельное управление организовать использование труда репрессированных «кулаков». Однако по оценкам руководства комендантского отдела НКВД РСФСР, ведавшего размещением, организацией комендатур и надзиравшего за использованием труда спецпереселенцев, названные хозяйственные органы ограничивались «эксплуатацией рабсилы на "сегодняшний" день, совершенно не заботясь о том, что будет завтра» (отсутствие спецодежды, денежных выплат, перебои в снабжении продовольствием и промышленными товарами и т. д.)21.
Положение спецпереселенцев в местах нового расселения значительно осложнялось также тем, что в ходе депортации крестьянские семьи неоднократно разъединяли: в момент «раскулачивания» объявленных «кулаками 1-й категории» глав семейств отправляли в лагеря и тюрьмы, где многие погибали, оставшихся членов семей подвергали высылке, и они в условиях спецпоселений оказывались без необходимой поддержки; в поселках хозорганизации, стремясь законтрактовать трудоспособных мужчин, отказывались перевозить и обустраивать их семьи. Это влекло за собой, как отмечало руководство комендатурами, «с одной стороны, разрыв кулацкой семьи на две части (трудоспособные на работах, а женщины и дети в пунктах расселения), а с другой — выкачка рабочей силы из кулацких поселков на лесозаготовительные и прочие работы в значительной степени замедляет темп хозяйственного устрой-
210

ства кулаков в пунктах расселения». Характерным было положение в Чаинской комендатуре, где с лета 1930 г. основная масса трудоспособных мужчин использовалась на лесоразработках и лесосплаве, а потому жилищное строительство в спецпоселках не велось, и с наступлением зимы в них началась массовая гибель людей22.
Другим обстоятельством, фактически перечеркнувшим в 1930 г. многие колонизационные замыслы властей, стало массовое бегство крестьян с мест поселения. Так, только с мая по сентябрь из комендатур на территории Западной Сибири бежало около трети высланных семей (4 тыс. из почти 14 тыс. хозяйств). Как признавало руководство комендатур, причинами этого были, в частности, «хозяйственная неустроенность кулаков, а также неудачный выбор мест расселения местными исполкомами (Кулайская комендатура, где из 8 891 кулаков разбежалось 7 284 чел., вследствие невозможности сельско-хозяйственного и промыслового освоения района р. Ягыл-Яг)»23.
Колонизация с карательной окраской повлекла за собой вынужденные миграции местного населения северных территорий — русских старожилов и этнических меньшинств. В докладе комендантского отдела НКВД РСФСР в Запсибкрайисполком (февраль 1931 г.) отмечалось, что в ряде комендатур «местное "кержатское" население, жившее изолированно ряд десятилетий и сохраняющее до сих пор старообрядческие традиции, снимается с мест (из боязни осквернения) и движется далее на север, образуя свои заимки и поселки. В общем, освоение севера через спецпереселенцев вызывает не только хозяйственные изменения, но и производит частичное оттеснение и структурные сдвиги среди коренного населения»24. Резко отрицательную позицию по поводу массового расселения спецпереселенцев в Нарымском крае высказало руководство Комитета Севера при ВЦИКе, считавшее недопустимым нарушение сложившихся границ «туземного обитания» в крае25.
Вторая (и самая значительная для Сибири) волна крестьянской ссылки пришлась на весну—лето 1931 г., когда численность спецпереселенцев в регионе превысила аналогичные показатели 1930 г. почти в 3,5 раза. Если в середине 1930 г. в спецпоселках Сибири размещалось до 100 тыс. чел., то на 1 января 1932 г., согласно данным карательной статистики, — 357 тыс. чел. (265 тыс. в Западной и около 92 тыс. в Восточной Сибири)26. По концентрации спецпереселенцев Сибирский регион уступал лишь Уральскому — 26 и 36 % соответственно. Сибирь приняла много «раскулаченных» из-за Урала (Центрально-Черноземная обл., Башкирия, Московская и Ленинградская области, Украина), но их доля не превышала трети от общей численности спецпереселенцев в регионе: доминирующее значение имели внутрикраевые принудительные миграции — «из Сибири в Сибирь». В 1930—1931 гг. внутрисибирские высылки затронули всего 58 тыс. семей (из 100 тыс. «кулацких хозяйств», которые были определены местными органами накануне массовой коллективизации). Преобладание внутрикраевых миграций сыграло свою, хотя и неоднозначную, роль в реализации колонизационных устремлений власти: сибирские «кулаки» достаточно часто совершали побеги, но они менее болезненно, чем другие, адаптировались к условиям спецпоселений на севере и востоке Сибири.
211

В 1931 г. произошли значительные сдвиги в системе организации и управления «кулацкой ссылкой». С весны 1931 г. она после упразднения республиканских НКВД перешла в ведение ОГПУ. В составе ГУ-ЛАГа был создан отдел спецпоселений, а на местах комендантские отделы бывшего НКВД влились в состав региональных УЛАГов. Другое изменение выразилось в уточнении приоритетов власти в деле перманентного проведения крестьянских депортаций. Конфискация как одна из основных целей отошла на второй план и уступила место обеспечению экономики принудительно используемой крестьянской рабочей силой. Именно в этом направлении работала созданная решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 11 марта 1931 г. специальная комиссия, в которую вошли зам. председателя СНК СССР А.А. Андреев (председатель), П.П. Постышев и Г.Г. Ягода. На комиссию возлагались «наблюдение и руководство работой по выселению и расселению кулаков» в первую очередь в целях упорядочения и более рационального использования труда спецпереселенцев27. О придании данной задаче общегосударственного значения свидетельствует то, что с момента создания комиссии Андреева (в октябре 1931 г. его на этом посту сменил Я.Э. Рудзутак) ни одно директивное решение по спецпереселенцам не принималось без ее предварительного обсуждения и подготовки проектов соответствующих документов. Далее документы поступали на рассмотрение Политбюро и после утверждения последним оформлялись как постановления ЦИК или СНК СССР.
На краевом уровне решением вопросов высылки, расселения и использования труда «раскулаченных» занимались комиссии, являвшиеся фактически исполнительными органами комиссии Политбюро. В Западной Сибири эти функции выполняла действовавшая с августа 1931 до осени 1932 г. Межведомственная комиссии по устройству и хозяйственному использованию спецпереселенцев под руководством полномочного представителя ОГПУ по Запсибкраю Л.М. Заковского. Как центральная, так и краевые (областные) комиссии, несмотря на свой формально межведомственный статус фактически контролировались и направлялись руководством ОГПУ и его полпредами на местах. Это было отражением возросшей роли и влияния ОГПУ не только в политической, но и экономической жизни. Руководство ОГПУ через комиссию Политбюро стремилось упорядочить потоки принудительной крестьянской миграции с учетом целей и задач экономической и колонизационной политики.
Новые функции ОГПУ нашли отражение в секретном постановлении СНК СССР от 1 июля 1931 г., п. 1 которого гласил: «Поручить ОГПУ административное управление всеми спецпереселенцами и использование их труда как по договорам с промышленными и сельскохозяйственными организациями, так и путем непосредственной организации различных предприятий»28. Это позволяло карательным органам выполнять функции по передаче «спецрабсилы» различным хозяйственным органам, а также самим разрабатывать освоенческие программы, предусматривавшие создание в районах предполагаемой колонизации своеобразных анклавов, вся административная и хозяйственная власть в которых принадлежала ОГПУ. Реализация одной из таких программ развернулась в 1930-х гг. на территории Нарымского края (округа).
212

Тогда же штрафная крестьянская колонизация развернулась на территории Северного Казахстана.
Неординарность планов подобной колонизации находила отражение и в лексике документов тех лет. Так, термин «освоение» использовался не только в общепринятом значении (освоение силами спецпереселенцев), но и как качественный признак деятельности карательных, хозяйственных и других органов по расселению и закреплению в местах нового вселения «раскулаченных» («освоение контингентов»).
Появлению особых планов освоения Нарымского Севера, оформленных в виде государственной программы, способствовало, в частности, извлечение опыта из насильственной колонизации 1930 г., которая продемонстрировала явную нехватку людских и материальных ресурсов, сконцентрированных тогда в спецпоселках, а также необходимость сосредоточения функций по организации освоения в одних руках. В целях устранения первого «недостатка» весной—летом 1931 г. была проведена крупномасштабная карательная акция по «внутрикраевому переселению 40 тыс. кулацких хозяйств» из южных районов региона на Нарымский Север; к уже имевшимся там 50 тыс. спецпереселенцев прибавилось еще 182 тыс. Особая роль ОГПУ в руководстве процессами освоения новых территорий отразилась в решении, принятом комиссией Андреева и утвержденном 10 августа 1931 г. Политбюро. В нем отмечалась необходимость усиления руководства и контроля со стороны ОГПУ «за устройством и использованием спецпереселенцев», специально оговаривалось, что в случае передачи контингента «для использования» в промышленности или в сельском хозяйстве ответственность за организацию спецпоселков и осуществление в них жилищного и хозяйственного строительства возлагается на соответствующие хозорганиза-ции, а в Нарымском крае и Акмолинском р-не Казахстана — целиком на ОГПУ2'.
Ключевым документом, превратившим карательную колонизацию Нарыма в государственную программу, стало постановление СНК СССР от 28 декабря 1931 г. «О хозяйственном устройстве спецпереселенцев в Нарымском крае»30. Согласно ему вся хозяйственная деятельность, а также инфраструктура, создававшаяся в местах дислокации на-рымских комендатур (снабжение, здравоохранение, просвещение и т. д.), оставались в ведении соответствующих наркоматов и ведомств, но ОГПУ получало исключительные права контроля за деятельностью последних при использовании труда спецпереселенцев, расходовании централизованных средств для нужд спецпереселенцев и т. д. Карательная вертикаль управления в Нарыме и Казахстане была окончательно сформирована весной—летом 1933 г. с принятием 20 апреля 1933 г. нового правительственного постановления: наркоматы и хозорганы, «обслуживавшие» спецпереселенцев, которые были заняты сельским хозяйством, рыболовством, промыслами и другими видами хозяйственной деятельности в Нарыме и Северном Казахстане, обязывались передать все имеющиеся у них на этих территориях денежные и материальные средства и кадровый состав аппаратов в ведение ОГПУ (исключение делалось только для лесозаготовительных организаций Нарымского края)31. И только в конце 1937 г. произошел обратный процесс передачи хозяй-
213

ственной деятельности и социально-бытовой инфраструктуры нарымских комендатур в ведение местных органов.
Таким образом, можно считать, что в 1930-х гг. Нарымский край представлял собой своеобразный полигон для осуществления здесь форсированной государственной колонизации в ее специфическом, карательном варианте. По своим масштабам эта программа являлась одной из крупнейших, в ее реализацию было вовлечено от 10 до 15 % от общей численности спецпереселенцев страны (около 200 тыс. чел. в 1931 г. и около 120 тыс. в 1938 г.).
Работа над специальной программой освоения Нарымского Севера проходила осенью 1931 г. в условиях тесного взаимодействия местных региональных и центральных органов. В августе—сентябре 1931 г. по поручению комиссии Андреева в Сибирь выехал наделенный широкими полномочиями член ЦКК—РКИ М.К. Муранов, обследовавший положение в северных (нарымских) и южных (кузбасских) комендатурах. 1— 2 октября 1931 г. Запсибкрайком провел расширенное совещание с его участием, на котором обсуждались перспективы освоения Нарымского Севера силами спецпереселенцев. На завершающей стадии работу возглавил зам. начальника ГУЛАГа М.Д. Берман. Согласованные с краевыми партийно-советскими и хозяйственными органами предложения легли в основу принятого 28 декабря 1931 г. правительственного постановления по Нарыму. В ближайшие два года (1932—1933) документом планировалось полностью отказаться от завоза в Нарымский край хлеба, фуража и овощей для снабжения спецпереселенцев и местных жителей и перейти на обеспечение сельскохозяйственной продукцией собственного производства. С этой целью предусматривалось придать сельскохозяйственный профиль четырем комендатурам с населением 55,7 тыс. чел. На лесозаготовках и в кустарных промыслах должны были трудиться спецпереселенцы десяти комендатур с населением 160,2 тыс. чел. Начиная с 1932 г. предстояло заготавливать и вывозить ежегодно 2,3 млн м3 леса, довести валовый объем продукции кустарных промыслов до 16 млн руб., а ежегодный вылов рыбы — до 5 тыс. т.
Реальное выполнение этих государственных заданий существенно отличалось от плановых показателей. Ни к 1933 г., ни к концу 1930-х гг. Нарымский край так и не превратился в территорию, полностью независимую от завоза хлеба, овощей и другой сельхозпродукции. Удалось добиться самообеспечения сельскохозяйственных неуставных артелей, однако госпоставки полностью не выполнялись. Заготовка леса в 1932— 1939 гг. составила всего 4 млн 128 тыс. м3. Плановые показатели годового вылова рыбы рыбозаготовительными организациями были достигнуты только в 1937 г.32
Значительные отклонения реального процесса колонизации от плановых предположений уже в 1930-е гг. были предметом анализа и интерпретации представителями того же карательного ведомства. Наиболее развернутую оценку итогам семилетнего периода освоения Нарымского Севера под эгидой СибЛАГа в начале 1938 г. дал начальник отдела трудовых поселений И.И. Долгих при передаче хозяйственных функций и инфраструктуры нарымских комендатур местным государственным органам. Так, в преамбуле докладной записки он отмечал: «Государственные средства, затраченные на капиталовложения, вселение и
214

первоначальное устройство трудпоселенцев, уже возвращены с большой эффективностью <...> Нарым успешно превращается из округа потребляющего в округ производящий». В итоге утверждалось, что постановление СНК СССР от 28 декабря 1931 г. «выполнено полностью»33.
Отрицать или принижать труд спецпереселенцев в освоении Нарым-ского Севера не следует. По некоторым параметрам освоенческие результаты даже превзошли ожидания. И это становится очевидным на фоне общесоюзных показателей, характеризовавших производственную деятельность «кулацкой ссылки». Так, в 1930—1937 гг. в стране в спецпоселках было раскорчевано и расчищено от кустарника и мелкого леса около 240 тыс. га, в т. ч. на территории нарымских комендатур — почти 139 тыс. га. К 1938 г. спецпереселенцами было построено 7 294 км дорог, из них 3 812 км нарымчанами34. Если в 1931 г. в Нарымском крае посевы под пшеницу составляли всего 285 га, а урожай чуть более 4 ц/га, то в 1937 г. около 13 тыс. га и 7 ц/ra соответственно. Весьма высокими для ранее необжитых мест были показатели развития социально-культурной и бытовой инфраструктуры (школы, больницы и медпункты, ясли, клубы и т. д.). В 1931 г. медперсонал здесь представляли всего 45 чел., тогда как в 1937 г. — 130 чел. Количество начальных и неполных средних школ на территории нарымских комендатур (238) позволяло обеспечить почти полный охват детей школьным обучением.
Однако у освоения Нарыма силами спецпереселенцев имелась оборотная и гораздо более впечатляющая сторона. Ее трагическая примета — 16 детских домов, в которых к 1937 г. было размещено 3 300 сирот спецпереселенцев. О чудовищной смертности в спецпоселках в первые годы развертывания комендатур Долгих в своей докладной записке предпочел не упоминать, отметив только, что до 1935 г. «естественный прирост населения среди трудпоселенцев представлял собой отрицательную величину» (т. е. смертность превосходила рождаемость). Тем не менее, в документах СибЛАГа содержится информация о том, что только за июнь 1931 — июнь 1932 г. в нарымских комендатурах умерло свыше 25 тыс. чел., или 11,7 % от общей численности спецпереселенцев, 80 % умерших — дети35. Данные за вторую половину 1932 г. позволяют предположить, что смертность здесь уменьшилась и составляла примерно 1 тыс. умерших в месяц, или до 12 тыс. в год. В 1933 г. в ходе массовой депортации городских деклассированных элементов смертность в северных комендатурах вновь резко подскочила. Так, по данным комиссии крайкома, расследовавшей обстоятельства трагедии на о-ве Назино в Александро-Ваховской комендатуре, смертность среди вновь вселенного контингента приобрела катастрофические формы — из 10 тыс. треть погибла36. Таким образом, по приблизительным подсчетам, с 1930 по 1937 г. в нарымских комендатурах погибло не менее 80—85 тыс. чел. Следует также иметь в виду, что принудительный труд в силу своей природы не мог быть результативным, эффективным. Хозяйственная деятельность спецпереселенцев в большинстве отраслей экономики носила затратный характер. До середины 1930-х гг. на Севере даже кустарные промыслы при наличии гигантской сырьевой базы являлись убыточными. Поголовье лошадей и скота в нарымских комендатурах в эти годы снижалось. Долг неуставных артелей государству с годами не уменьшался, а лишь возрастал, о чем свидетельствуют посто-
215

янные ежегодные ходатайства руководства спецпоселениями в директивные органы с просьбой об отсрочке погашения долгов. В июле 1936 г. Наркомат финансов ставил правительство в известность о том, что за пять лет (1931—1935) долг неуставных артелей Западной Сибири Сельхозбанку составила 31 млн руб.37 (подробнее об этом в следующем разделе).
Освоение Севера посредством «кулацкой ссылки» изначально зиждилось на принуждении и потому не имело под собой долговременных перспектив. В середине 1930-х гг., когда остро встал вопрос о правовом положении спецпереселенцев (влечет ли за собой восстановление в гражданских правах право свободного выезда из спецпоселков), Ягода обратился к Сталину. В письме от 17 января 1935 г. он отмечал: «...по мере восстановления в правах отмечены массовые выезды трудпоселен-цев из мест поселения, что срывает мероприятия по освоению необжитых мест. Вместе с тем возвращение восстановленных трудпоселенцев в те края, откуда они были выселены, — политически нежелательно. Считаю целесообразным издание ЦИКом Союза ССР дополнения к постановлению от 27 мая 1934 г., где должно быть указано, что восстановление в правах трудпоселенцев не дает им права выезда из мест вселения»38. Неделю спустя (25 января 1935 г.) ЦИК СССР принял постановление, которое узаконило пожизненность «кулацкой ссылки». Только с 1938 г. разрешение на выезд из комендатур стали давать молодежи, но отнюдь не из благих побуждений, а с целью провести черту между поколениями. В годы войны, когда на военную службу стали призывать мужское население из комендатур и началось массовое снятие «бывших кулаков» и членов их семей со спецучета НКВД, окончился почти 15-летний период форсированной принудительной колонизации северных районов Западной Сибири силами главным образом репрессированного крестьянства, подвергнутого, согласно терминологии сталинской пропаганды, «трудовому перевоспитанию».
2. Спецпереселенцы в Нарыме
Профессиональная советская историческая литература традиционно трактовала принудительную высылку крестьянства в начале 1930-х гг. как процесс его «трудового перевоспитания». Отдельные публикации, появившиеся уже в перестроечные годы, несли в себе определенный заряд догматизма1. Первый шаг к концептуальному переосмыслению феномена «раскулачивания» был сделан В.П. Даниловым в ряде его публичных выступлений и научно-популярных работ 1987—1989 гг.2 Так, в написанном совместно с Н.А. Ивницким предисловии к сборнику документов «Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927—1932 гг.» критически оценивался прежний подход к исследованию, который «не позволял выйти за рамки самых формальных сведений и раскрыть действительно трагический характер раскулачивания и его последствий», был также сделан принципиально важный вывод о том, что «принудительный труд спецпереселенцев был элементом репрессивного механизма»3. Позже появилось несколько публикаций, авторы которых пытались рассмотреть «раскулачивание» в рамках концепции раскрестьянивания в ходе насильствен-
216

ной, принудительной коллективизации4. Наконец, примечательно появление публикации В.Н. Земскова5, в которой впервые были опубликованы статистические данные ОПТУ—НКВД—МВД СССР о спецпереселенцах с 1930-х до начала 1950-х гг., позволяющие оценить масштабы и составить представление о территориальных перемещениях, сферах использования труда спецпереселенцев и других важных аспектах депортации крестьян. Введение в научный оборот ведомственной статистики репрессивных органов дает возможность вести изучение феномена принудительного раскрестьянивания в сталинское время на научной основе.
Отмеченное, однако, не снимает необходимости анализа рассматриваемого процесса на региональном уровне. Напротив, появляется реальная возможность с помощью региональных данных проверить централизованную репрессивную статистику, выявить черты общего и особенного в действиях карательного механизма на территории страны.
В данном разделе книги будут рассмотрены предпосылки, формы, масштабы трудоиспользования спецпереселенцев, депортированных в 1930-е гг. на Север, в печально знаменитый Нарымский край6. Нами использованы информационные возможности источников, хранящихся в ГАНО в фондах 47 (исполком Западно-Сибирского краевого Совета), 1353 (крайздрав), 1072 (крайземуправление). В них отложилась отчетная документация, переданная СибЛАГом в партийные и государственные органы, с которыми взаимодействовало региональное управление лагерей. В этих фондах находится, в частности, источник, значение которого трудно переоценить для изучения судеб депортированного крестьянства, попавшего на север Западной Сибири, — «Обобщающий отчетный доклад о работе СибЛАГа по хозяйственному освоению спецпереселенцами Нарыма за время с мая 1931 г. по июнь 1932 г.»7.
Проблема использования труда спецпереселенцев изначально имела два взаимосвязанных аспекта — социально-политический и экономический (хозяйственный). Первый, выраженный в известной формуле необходимости «трудового перевоспитания бывшего кулачества», являлся не чем иным, как пропагандистским прикрытием и оправданием беззакония и произвола в отношении экспроприированных и высланных крестьянских семей. Имевшая хотя бы какой-то отдаленный смысл в отношении арестованных и направленных в тюрьмы (а оттуда, как правило, в лагеря) глав семейств, постановка вопроса о «трудовом перевоспитании» применительно к основной массе депортированных — женщин, иждивенцев, подростков, детей — выглядела нелепо. Второй аспект — экономический — нашел отражение в лозунге о необходимости «хозяйственного освоения новых территорий силами спецпереселенцев», в котором подчеркивалась колонизационная, «освоенческая» функция массовой депортации крестьянства либо в необжитые, преимущественно северные и восточные, регионы страны, либо в районы интенсивного промышленного развития, требовавшие использования массового физического труда.
В депортации крестьян в Нарымский край властям представлялся, безусловно, перспективным колонизационный аспект. Однако анализ кампании 1930 — 1931 гг. по массовой высылке крестьян с точки зрения структуры трудового потенциала спецпереселенцев (половозрастной состав, доля трудоспособных групп) показывает, что, решая как перво-
217

очередную социально-политическую задачу (репрессии, экспроприация и высылка «кулачества»), режим усложнял решение задач экономического, колонизационного характера.
Приводимые в документах СибЛАГа ОГПУ демографические сведения даже самого общего характера свидетельствуют о «ненормальных» половозрастных пропорциях в нарымских комендатурах, осложнявших ход директивной колонизации края. Так, в середине 1932 г. мужчины и женщины в составе взрослого населения (от 16 лет и старше) составляли 47,5 и 52,5 % соответственно. Явная диспропорция объяснялась тем, что в 1930—1931 гг. в ходе «ликвидации кулачества как класса» отнесенные к «контрреволюционному кулацкому активу» мужчины (главы семейств и их взрослые сыновья) были насильственно изолированы от семей и размещены в местах заключения, лагерях, и часть из них погибла. Циркуляры ГУЛАГа 1931—1932 гг. о необходимости воссоединения «кулаков» с их семьями в спецпоселениях были призваны исправить допущенные просчеты и смягчить трагизм ситуации, но сделать в полной мере это не удалось.
Другая сложность директивной колонизации Нарыма — значительный удельный вес иждивенцев нетрудоспособных возрастов — стариков и детей до 12 лет. Доля трудоспособных групп в составе спецпереселенцев Нарыма равнялась 52,3 %, а крайних возрастных категорий — 47,7 %, среди них 35 % составляли дети до 12 лет. Столь деформированная возрастная структура, в которой трудоспособное население достигало чуть более 50 %, была причиной широкого использования в комендатурах труда подростков, а фактически детей с 12 лет: в общей массе трудоспособных спецпереселенцев пропорции между мужчинами, женщинами и подростками (12—16 лет) соотносились как 38,7, 41,6 и 19,7 %.
Значительные (и зачастую непредвиденные кабинетными функционерами) трудности возникали уже на начальном, стартовом этапе принудительной колонизации. Хозяйственному освоению предшествовало хозяйственное устройство спецпереселенцев, или создание минимально необходимой инфраструктуры — социально-бытовой и производственной (строительство жилья, производственных помещений, дорог и т. д.). Строительство жилья, зданий, прокладка дорог задерживались ввиду отсутствия в достаточном количестве и необходимого качества инструментов, и таких важных строительных материалов, как гвозди, стекло, кирпич и т. д. Отправляемый из мест высылки от РИКов «натурфонд» был, по признанию комендантов, «в большинстве качественно совсем не пригодным», снабжение же из фондов ГУЛАГа стало поступать в конце лета 1931 г., когда уже наступали осенние холода.
Следующая трудность была следствием установки на размещение спецпоселков в отдаленных и труднодоступных местностях, дабы уменьшить риск побегов и нежелательных контактов со старожилами. Доставка туда продовольствия, инструментов и материалов требовала значительных затрат на прокладку дорог среди тайги и болот. Жилищное строительство тормозилось не только нехваткой инструментов и материалов, трудностями доставки их в поселки, но и тем, что очень многие семьи спецпереселенцев, лишенные трудоспособных глав, не могли самостоятельно строиться. Именно поэтому зимой 1931 г. только треть
218

семей была обеспечена «нормальной жилплощадью», большинство же осталось зимовать в землянках. Жилищное строительство в нарымских комендатурах предусматривалось завершить в октябре 1932 г. и обеспечить таким образом каждого спецпереселенца не менее чем 3 м2 площади в доме или бараке, но эта цель даже годом позднее, по признанию руководства СибЛАГа, далеко не везде была достигнута.
Колонизационная политика была направлена на организацию деятельности спецпереселенцев в сельском хозяйстве, кустарных промыслах, рыболовстве, на лесоразработках. Согласно правительственному постановлению от 28 декабря 1931 г., в течение уже первых двух лет в этих отраслях предстояло добиться таких ощутимых сдвигов, которые подтвердили бы правильность политики принудительной колонизации Нарыма: этот потребляющий район должен был стать производящим сельхозпродукцию в объемах, достаточных для нужд не только комендатур, но и местного населения, а также ежегодно увеличивать поставки деловой древесины, вылов рыбы, заготовку ягод, кедрового ореха и т. д. Этим целям подчинялось распределение рабочей силы по отраслям деятельности (табл. 17).


Таблицы из книги

http://picasaweb.google.com/sovderglazamivchk/Sim


Таблица 17
Распределение спецпереселенцев по отраслям экономики в Нарымском крае на 1 июня 1932 г. (чел.)*

№№
Отрасль деятельности,
Всего

В том
числе

п/п
организация

Муж-
Жен-
Подростк
Дети до



чины
щины
и
12 лет





(12-






16 лет)

1
С/х и кустарно-






промысловые работы
145724
34813
42159
16763
51989
2
Лесные работы






(Пестреет)
30117
9533
7771
2625
10118
3
Лесные работы






(Лесхозтрест)
1333
377
366
129
461
4
Рыбные промыслы
2248
692
582
202
772
5
Работы по договорам у






различных хозорганов
2876
1389
796
217
474

ИТОГО
182298
46804
51674
19936
63884
* ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 137. Л. 6.
Руководившие сельскохозяйственным освоением нарымской территории чекисты столкнулись с суровой реальностью — в этой таежно-бо-лотной зоне, где лес и неудобные земли составляли свыше 97 % территории, а занятая пашней площадь — 0,3 %8, успешная сельскохозяйственная деятельность, особенно полеводство, была невозможна. Однако главной причиной трудностей, резко снизивших оптимизм работников СибЛАГа уже летом—осенью 1931 г., были названы не природно-климатические, а организационные факторы, состояние «натурфонда» — поступившего из районов депортации хозинвентаря, тягловой силы и скота. Трудно, впрочем, признать правомерность позиции ОГПУ, кон-
219

статировавшего «преступно-формальное» отношение РИКов к комплектованию «натурфондов», поскольку именно карательные органы отвечали за организацию высылки. Они в значительной мере пожинали собственные плоды ураганной депортации, происходившей весной—летом 1931 г.: негодные или почти полностью изношенные плуги составляли пятую часть общего количества, остальные требовали ремонта; 205 из 298 борон оказались негодными. Состояние лошадей, прибывших из мест высылки крестьян, оценивалось как близкое к катастрофическому: «В натурфонд были выделены старые по возрасту, истощенные лошади, так что из имевшегося поголовья годных к работе было не более 50 %»9. Сенокосных угодий в местах нового вселения было немного, и сеноуборочная кампания не принесла ожидаемых результатов. В сочетании с недостатком фуража все это осложнило зимовку и использование лошадей — с осени начался падеж: из 17,6 тыс. лошадей, завезенных к июлю 1931 г., к новому году насчитывалось лишь около 13 тыс., из них только 8,5 тыс. считались годными к работе.
Осенняя посевная кампания 1931 г. была обречена на срыв — плановое задание по посевам озимой ржи оказалось выполненным только наполовину — из запланированных 18 тыс. засеять удалось лишь 9 тыс. га.10 Не стала успешной и весенняя посевная кампания 1932 г., поскольку количество рабочего и продуктивного скота, семян и сельхо-зинвентаря не увеличилось. Так, для бесперебойного проведения посевной кампании требовалось восстановить поголовье лошадей в северных комендатурах до 18 тыс. голов, но договор между СибЛАГом и Сибко-нем к началу сева был выполнен только наполовину, нехватку почти 3 тыс. голов компенсировать оказалось невозможно (обеспеченность лошадьми в комендатурах составляла от 48 до 80 %). Низкими темпами велась раскорчевка площадей под пашню, нередко ей предшествовали работы по мелиорации (рытье канав и осушение почвы).
Отмеченные трудности сельскохозяйственного освоения Нарыма усугублялись и волюнтаризмом руководства СибЛАГа. Например, начальник отдела спецпоселений Долгих, игнорируя опыт местного земледелия, в директивном порядке требовал начинать весенний сев раньше обычных для этой территории сроков. Завозимые в централизованном порядке семена зачастую оказывались непригодными в местном климате. То же касалось и тяглового скота. Примечателен следующий факт. В начале 1933 г., когда руководство ОГПУ планировало осуществление нового грандиозного по масштабам плана принудительной колонизации (депортация 1 млн чел. в северные районы Западной Сибири и Казахстана), зам. председателя ОГПУ Ягода в письме к В.М. Моло-тову просил, в частности, средства и технику для создания в этих районах трех новых МТС. Необходимость организации МТС мотивировалась невозможностью закупки достаточного количества лошадей в районах расселения, «а завоз их из других районов нежелателен, т. к. опыт завоза рабскота из других районов, имевший место в 1931 и 1932 гг., дал отрицательные результаты. Большое число лошадей погибло на почве тяжелой акклиматизации и слабой приспосабливаемости к местным суровым условиям»11.
Ошибки и просчеты директивных органов ставили под сомнение возможность достижения декларированной в постановлении СНК
220

СССР от 28 декабря 1931 г. цели в области сельского хозяйства — в течение двух лет превратить Нарым из региона потребляющего в самообеспечивающийся сельхозпродукцией. Если же судить по отчету нач. отдела трудпоселений Долгих руководству Новосибирской обл. в феврале 1938 г., то эта задача была успешно выполнена: «Степень развития сельского хозяйства дала возможность не только обеспечить своим хлебом расселенный контингент, но и приступить с 1933 г. к выполнению госпоставок хлеба <...>»12 Однако подобная оценка результатов хозяйственного освоения нарымской территории контрастировала с анализом ситуации, сделанным двумя годами ранее, в июле 1936 г. «для внутреннего пользования». Так, в обращении наркома внутренних дел Ягоды в СНК СССР по вопросу об оказании государственной помощи трудпо-селенцам северных районов Западной Сибири признавалась неэффективность развития сельского хозяйства в комендатурах — задолженность по ссудам на хозяйственное освоение за 1931—1935 гг. составила более 20 млн руб. «Свое сельское хозяйство, — говорилось в документе, — трудпоселенцы ведут исключительно в болотно-таежных районах, где окупаемость капиталовложений более медленная, чем в других районах Западной Сибири. Освоенная ими в течение пяти лет посевная и сенокосная площадь в размере 116.800 га является результатом лесо-сводки, раскорчевки и осушения тайги. На июль месяц с. г. (1936 г. — С.К.) под посевом трудпоселенцев имеется 82 640 га, что на одну семью составляет в среднем 2,8 га посева. Урожай с этой площади после выполнения обязательных хлебопоставок и натуроплаты МТС дает незначительный товарный излишек, а в ряде наиболее северных районов На-рыма (Александро-Ваховском, Каргасокском по реке Васюгану), где по климатическим условиям сельское хозяйство развито слабо, трудпоселенцы пользуются завозным хлебом из других трудовых поселений.
Животноводство трудпоселенцев Нарыма и других северных районов, хотя и возрастает ежегодно, но пока еще носит чисто потребительский характер и удовлетворяет лишь нужды детского населения и больничных учреждений трудпоселков»13. Данный документ красноречиво свидетельствует о том, что в 1936 г., а тем более в 1933 г., сельскохозяйственная деятельность нарымских комендатур являлась убыточной, дотационной, и для ее поддержания требовались новые ссуды, списание части одних долгов, отсрочка в выплате других и т. д.
Волюнтаризм намерений осуществить колонизацию Нарыма руками спецпереселенцев в кратчайшие сроки еще рельефнее проявился в планах лесозаготовок. Правительственным постановлением от 28 декабря 1931 г. намечалось заготовить в 1932 г. в этой зоне 2,3 млн м3 древесины, а в последующие годы существенно превзойти эту цифру. Для достижения этой цели еще 2 октября 1931 г. СибЛАГом с Запсиблестрес-том был заключен договор о передаче 8 тыс. семей спецпереселенцев для работы в леспромхозах северных районов. Как отмечало руководство СибЛАГа, позднее, летом 1932 г., «Сиблестрест тем не менее не мог в течение почти пяти месяцев принять и оформить, а, главное, поставить на работу договоренное число спецпереселенцев. Со строительством (жилья. — С.К.) трест не справился, пропустил все установленные сроки; средства, отпущенные на эту цель, расходовал не по прямому назначению. До настоящего времени использует принятых спецпереселен-
221

цев от случая к случаю, занимая в общем работой не больше 50 % трудоспособного населения <...> Условия, созданные Сиблестрестом для принятых спецпереселенцев, в результате дали чрезвычайно неудовлетворительные показатели (повышенная смертность, большой процент побегов, повышенная заболеваемость и т. д. и т. п.)»14. Реальные цифры лесозаготовок значительно отличались от проектных. Так, на территории Нарыма в
1931 г. Лестрестом было заготовлено 865 тыс. м3, в 1932 г. намечалось
утроить объем заготовок, но фактическое выполнение составило около
половины намеченного, т. е. примерно 1 млн м3 леса15. Всего же за
1932 — 1938 гг. объем заготовок здесь составил немногим более 4 млн м3,
что явно расходилось с ожидаемыми результатами.
Почти аналогичным образом развивались события в области рыбного промысла. Еще летом 1931 г. СибЛАГ в целях обеспечения «спецконтингента» питанием из местных источников по своей инициативе организовал в Нарымском крае несколько десятков рыболовных артелей из спецпереселенцев. Добыча рыбы составила несколько тысяч центнеров, по плану на 1932 г. предполагалось вылавливать до 50 тыс. ц рыбы. С этой целью СибЛАГ заключил договор с Рыбтрестом о передаче ему 1 200 семей спецпереселенцев16. Однако повторилась та же ситуация, что и в лесной промышленности: вылов рыбы в 1932 г. не превысил и половины от директивной цифры, да и в последующие годы добыча рыбы росла не столь быстро, как ожидалось, а 50 тыс. ц рыбы было выловлено только в 1937 г.
Сами по себе отмеченные просчеты советского директивного планирования не являлись чем-то необычным: в историко-экономической литературе описано много случаев, когда запланированные на начало 1930-х гг. показатели экономического развития воплощались в реальность через пять—семь, десять лет и более. Здесь же речь идет об анализе такого феномена, как массовое использование принудительного труда, регламентация, условия и оплата которого полностью определялись бюрократическим произволом, обесценивавшим сам по себе труд и деформировавшим стимулы к нему. Приведем типичную иллюстрацию. Согласно норме, принятой СибЛАГом на 1932 г., на раскорчевку 1 га территории должно было расходоваться от 40 до 60 чел/д. В зависимости от этого определялся план — объемы работ, их оплата и т. д. Однако при этом не учитывалось, что даже на территории одной комендатуры встречались легко корчуемые гари и работы здесь укладывались в нормативы, а также места, где на раскорчевку 1 га уходило ISO-ISO чел/д. При невыполнении производственных заданий практиковался перевод с рабочего пайка на паек иждивенца (с 16 до 10 кг хлеба в месяц). В денежном выражении заработки спецпереселенцев на раскорчевке составляли незначительную величину — около 80 коп. на трудодень, или от 16 до 20 руб. в месяц, при прожиточном минимуме в 50 руб. И это не было нижним пределом заработков. Известны случаи когда на дорожном строительстве трудодень спецпереселенцев оценивался всего в 15—20 коп.17
Условия спецкомендатур уже сами по себе приводили к искажению трудовой мотивации. Экспроприированные крестьяне, оказавшись в спецпоселках, подверглись принудительному кооперированию «сверху», проведению которого они пассивно или активно сопротивлялись в мес-
222

тах прежнего жительства. Сценарий событий был типовой, равно как и применявшиеся при этом методы «кнута и пряника». По сообщению краевых земельных органов, весной 1932 г. в комендатуры было отправлено два циркулярных письма: в первом почти в духе знаменитой сталинской статьи 1930 г. «Головокружение от успехов» осуждалось принуждение и подтверждалась добровольность вхождения спецпереселенцев в неуставные сельхозартели, во втором обращалось внимание на необходимость быстрейшего оформления денежных и семенных ссуд тем спецпереселенцам, которые вступали в неуставные артели.
В течение первых двух лет доля кооперированных хозяйств в нарым-ских комендатурах составляла чуть больше трети от общего количества хозяйств, занятых земледелием, животноводством и промыслами, поэтому неизбежно возникала ситуация сосуществования альтернативных систем хозяйствования — единоличной и артельной. Осенью 1932 г. перед руководством отдела спецпоселений СибЛАГа в лице его начальника Долгих встала дилемма — в каких пределах допускать сохранение индивидуального сектора: «или сейчас принять меры к замедлению накоплений у спецпереселенцев, получаемых ими в результате их хоздея-тельности, чтобы не допустить перерастания хозяйств в явно капиталистические формы, или, не принимая мер торможения, допустить максимально возможное получение эффектности (так в тексте. — С.К.), а следовательно и накопления, так как это является необходимым для освоения Нарымского края в целом (товарные излишки хлеба и других продуктов) <...>
Считаю со своей стороны более целесообразным дать возможность полного развертывания хоздеятельности спецпереселенцев, не сдерживая инициативы и накопления какими-либо преградами, если, конечно, не будут проявляться явные признаки капиталистических форм ведения хозяйства, или явных преступлений (злостное сокрытие хлеба и проч.).
В то же время настаиваю на предложении — осенний и зимний период времени использовать для проведения широкой кампании по втягиванию спецпереселенцев в артели»18.
Цитируемый фрагмент демонстрирует двуличие Долгих, который фактически признавал эффективность индивидуального сектора на начальном этапе принудительной колонизации Нарыма и в прагматических целях призывал до поры этот сектор не ограничивать (что отдаленно напоминало знаменитое бухаринское «Обогащайтесь!» в 1925 г.), но одновременно не исключал возможности новой экспроприации для этих спецпереселенческих хозяйств. И действительно, для индивидуальных хозяйств кнут репрессий был всегда наготове. Практически ежегодно в ходе уборочных кампаний единоличники подвергались административному нажиму. Об этом позволяет судить, например, цитата из докладной записки руководства ГУЛАГа на имя Ягоды о ходе уборки урожая в нарымских комендатурах осенью 1935 г.: «Наряду с добросовестной работой основной массы трудпоселенцев, выявлены случаи злостного саботажа госпоставок зерна и сельскохозяйственных мероприятий со стороны части единоличников. В связи с этим 218 семейств переселено в текущем году в более отдаленные комендатуры»19.
В начале 1938 г. тот же Долгих, давая ретроспективную оценку процесса кооперирования в комендатурах, уже был далек от прежнего «ли-
223

берализма», для него неуставные артели, их гегемония были аксиомой: «Кооперирование трудпоселенцев прошло сквозь этап ожесточенной борьбы и саботажа со стороны значительной части контингента, переходившей в отдельных случаях в открытое сопротивление (Галкинское (Парбигское) восстание. — С.К.) <...> К фактам, отрицательно влиявшим на кооперирование, необходимо отнести то обстоятельство, что среди трудпоселенцев имелась уверенность возвращения в прежние места расселения по окончании 3—5 лет нахождения в трудпоселках. Эта уверенность рассеялась только по прошествии значительного времени, после чего трудпоселенцы активно стали заниматься своим хозяйством и вступать в артели»20.
Само по себе кооперирование хозяйственной деятельности спецпереселенцев в условиях сурового нарымского климата, будь оно естественным движением «снизу», могло смягчить начальный этап колонизации этой территории, но бюрократическое регламентирование жизни неуставных артелей «сверху» (руководителем артели назначался поселковый комендант) не могло не отражаться отрицательно на трудовой активности людей. В 1930—1937 гг. нарымские комендатуры являли собой замкнутый анклав, основанный на административной (режимные спецпоселки) и экономической (неуставные артели осуществляли хозяйственную деятельность под эгидой ОСП/ОТП ГУЛАГа) экстерриториальности. Поскольку он располагался на территории районов Нарымского окр. и соприкасался с местным, старожильческим, «правовым» населением, объединенным в уставные сельхозартели (колхозы), то существует возможность реконструкции условий и результатов хозяйствования двух секторов аграрной экономики региона — спецпереселенчес-кого, основанного на принудительном труде, и колхозного.
К 1938 г. обнаружились два основания для серьезного аналитического сопоставления потенциалов двух систем хозяйствования, созданных на схожих основаниях (администрирование и принуждение), но считавшихся идеологически разными и даже антиподами. Одно из них — осенью 1937 г. началась санкционированная «сверху» передача функций хозяйственной деятельности трудпоселений из ведения НКВД местным советским и хозяйственным органам, другое — в
1937 г. истекли первые два из четырех лет, отведенных на выполнение
директивного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 января
1936 г. «О мероприятиях по организации и хозяйственному укрепле
нию колхозов и подъему сельского хозяйства северных районов Запад
но-Сибирского края», которое предусматривало почти удвоение посев
ных площадей, для чего на этой территории требовалось расчистить и
раскорчевать до 400 тыс. га новых земель (в 1935 г. посевная площадь
в северных районах составляла 739 тыс. га)21. За 1931—1935 гг. спец
переселенцами было раскорчевано и освоено 116 тыс. га22. Региональ
ные руководители приказали выяснить, как шло исполнение директи
вы в Нарыме трудпоселенческими артелями и колхозами. 23 июля
1938 г. секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) И.И. Алексеев со
звал в Новосибирске совещание с участием руководства Нарымского
окр., сосредоточившее внимание на обсуждении условий и результатов
деятельности неуставных артелей. Тон обсуждению задал сам Алексеев,
снискавший печальную известность «искоренением врагов народа» и
224

повсюду усматривавший вредительство: «...мы были в неуставной артели, где насчитывается большое количество хозяйств, примерно около 100 хозяйств. Эта неуставная артель имеет не плохое хозяйство, в частности молочно-товарную ферму, имеющую около 240 г[о]лов рогатого скота, кроме того эта артель имеет свиноферму, овцеферму и конеферму, тоже с хорошими лошадьми, эта артель имеет прекрасную мельницу, хорошо оборудованную, эта артель имеет прекрасную зерносушилку, прекрасные выстроенные амбары, хорошую маслобойку, эта артель имеет прекрасную выстроенную школу, клуб, ясли и т. д. На трудодень они в прошлом году получили 5,5 или 6,5 килограмм хлеба, 1 руб. 01 коп. деньгами, 6 грамм шерсти, меду и мяса энное количество. Окружающие уставные артели, вот в частности "15 лет октябр[я",] они получили 3 килограмма на трудодень и больше ничего.
<...> Я искал недостатков в этих неуставных артелях, трудно очень найти, у них и организация и выход на работу прекрасный[,] и с уборкой сена и с прополкой провели огромную работу, а наши уставные артели, конечно[,] этому способствовали вредители, чтобы наши уставные артели влачили свое жалкое существование.
Возник вопрос, не за счет ли государства эти неуставные артели имеют такое преимущество, да на все эти постройки им отпускались средства по линии наших политических органов, но на вопрос[,] сколько вы должны государству? Они заявили, что в прошлом году уплатили 70 с лишним тысяч рублей, осталось 9 тысяч, уплотим и мы в расчете с государством. Значит и маслобойка и мельница, все это принадлежит артели. Действительно ли они рас [с]читались с тем, что вложено с начала? На этот вопрос ответа получить нам не удалось на месте[,] и наше отношение и руководство[,] конечно[,] было неправильное. Если бы мы пошли на ущемление этих артелей, в наших интересах сделать все для того, чтобы больше получить государству хлеба из этих артелей, но все вы понимаете, что эти артели находятся в преимущественном положении, правильно ли это с точки зрения политической? Об этом надо здесь сказать. К нашему сожалению с этой обстановкой смирились, что эта рядом уставная артель "15 лет октября", где есть парторг Обкома партии, так у него такое настроение, что никакой Америки нет, что неуставная артель живет и получает в два раза больше[,] чем уставная артель, это у него не вызывает тревоги»23.
По сути Алексеев сформулировал, что своими производственными результатами неуставные артели обязаны не труду спецпереселенцев, а «вредительству» действовавших в краевых органах «врагов народа», поставивших неуставные артели в более выгодные условия хозяйствования («преимущественное положение») по сравнению с уставными. Развивая мысль Алексеева, выступавшие партийные и хозяйственные функционеры акцентировали внимание на политической стороне проблемы. Говорилось о том, что в неуставных артелях в среднем стоимость средств производства почти в полтора раз выше, чем в уставных (32 тыс. и 20 тыс. руб. соответственно), примерно такие же пропорции в показателях выдачи зерна на трудодень (2,6 и 1,8 кг соответственно), это ослабило трудовую дисциплину в колхозах, были зафиксированы не толь-
8 - 7627 225

ко выходы из колхозов, но и попытки перейти в соседние неуставные артели. Предлагалось восстановить «справедливость» путем жесткого взыскания со спецпереселенческих хозяйств огромной задолженности по ссудам государству в размере 11 млн руб.24 Участник совещания Новиков высказался еще более резко: «Конечно, не без участия вражеского руководства из Крайкома и Крайисполкома мы имеем такое положение, когда спецпереселенческий контингент оказался несравненно в лучшем положении, чем колхозы Нарыма. Почему эта задолженность? Разве ее нельзя взыскать, или у нас эти артели неуставные маломощные, ничего подобного не взыскано потому, что этим делом не занимаются. Поэтому мне кажется совершенно правильно поставлен вопрос Иваном Ивановичем (Алексеевым. — С.К.) — поставить этот вопрос перед Центральным комитетом партии, для того, чтобы водворить спецпереселенцев на свое место, т. е. там[,] где они должны быть»25. Функционер имел в виду предложение возвратить в северные нарымские комендатуры несколько тысяч спецпереселенцев, которые в силу дефицита трудовых ресурсов в регионе неоднократно, начиная с 1932 г., перебрасывались в комендатуры Кузбасса: «Немалая часть спецпереселенцев была снята с Нарыма Крайкомом партии и брошена в районы Кузбасса <...> Вызывалось ли это тем, что наши города Кузбасса, жемчужины Западной Сибири нуждались в кулачестве, очевидно нет. События последнего времени показывают, что если они чем там занимались, то занимались повстанческой организацией»26.
Представитель Сельхозбанка Меньшиков о возможностях неуставных артелей ликвидировать громадную финансовую задолженность сказал: «Нас, как банковских работников, когда мы приняли ссуду от комендатуры, нас интересовало прежде всего, что представляли из себя эти неуставные артели <...> Принимая задолженность в сумме 13,5 млн. руб. государственных средств ясно, что стал вопрос о платежеспособности этих артелей. От Отдела трудовых поселений мы этих материалов не получили. Мы не знали, что представляет из себя Нарым, что представляют из себя неуставные артели. Когда мы получили такие материалы, мы сразу послали людей в Нарым, которые сейчас нам дали абсолютный материал об экономике этих артелей[,] и мы имеем такое положение, что многие артели с нами в нынешнем году не рассчитаются. Есть такие артели, которые против своей доходности получили ссуду в ОТП на 150—300 % больше[,] чем они имеют <...> Меня интересует такой вопрос, мы столкнулись в Нарыме с таким фактом по уставным артелям, что направление кредитов, которые отпускает государство, шли неправильно, что выдавая кредиты этим уставным артелям, никто их не проверял, а отсюда мы установили, что в большинстве колхозов использование ссуды шло не по прямому назначению. В неуставных артелях, там шло по линии ОТП, там шло на обзаведение хозяйством, на строительство. Вот эти ссуды выдавались, мы имеем полную расшифровку, сколько и какому контингенту было выдано»27.
По решению обкома ВКП(б) для рассмотрения дел в Нарымском окр. была создана комиссия (бригада) из шести человек, в которую вошли представители партийных, советских, финансовых организаций, включая и начальника ОТП — Корниенко, сменившего назначенного в
226

КрасЛАГ Долгих. Результатом деятельности этой бригады стала «Докладная записка об организационно-хозяйственном укреплении колхозов Нарымского округа», направленная в обком 15 сентября 1938 г. В ней были приведены данные о соотношении колхозов и неуставных артелей в округе (табл. 18).
Таблица 18
Характеристика колхозов и неуставных артелей Нарымского окр., на 1 января 1938 г.*

Артель
Кол-во артелей
В них хозяйств
уставных
неуставн ых
всего
уставных
неуставн ых
всего
Сельскохозяйственная
372
296
668
13858
12502
26460
Промысловая
76
50
126
1432
1207
2639
Всего
448
346
794
15290
13809
29099
* Составлена по данным: ГАНО. Ф. П-4. Оп. 2. Д. 359. Л. 149.
В поселках местного населения насчитывалось 4 668, в комендатурах — 2 879 единоличных хозяйств. Доля коллективных хозяйств в комендатурах составляла около 85 %, что было чуть выше, чем в старожильческих поселках округа. В первом полугодии 1938 г. конфигурация «трудпоселенческого сектора» в округе изменилась незначительно: количество артелей сократилось с 346 до 337 при небольшом росте количества кооперированных хозяйств (до 14 111) за счет перехода в артели части единоличных хозяйств28.
Члены комиссии составили характеристики условий и результатов хозяйственной деятельности колхозов и неуставных артелей. По их оценкам, землеустройство в колхозах округа «было проведено вреди-тельски», «ни в одном колхозе округа не проведено внутри-колхозное землеустройство»28, «совершенно другую картину представляют собой землепользования неуставных спеипереселенческих артелей округа (здесь и далее выделено в документе. — С.К.). Всех неуставных артелей в округе имеется 294 и 43 неуставных промартели. Вселение кулачества на трудоустройство в северные районы округа шло на редко залесенных землях или массивах гари, на высокоплодородные почвы, так называемый "таежный чернозем". (В Парабельском районе Пудинская комендатура — 48 артелей, Бокчарский р-н, Галкинская и Парбигская — 36 артелей, Чаинский район, Тоинская комендатура — 42 артели). В КОЛПАШЕВСКОМ и БАКЧАРСКОМ районах спецпереселенческие артели были организованы на территории бывших совхозов ОТП. Все это создало благоприятные УСЛОВИЯ ДЛЯ быстрого освоения площадей, получение высоких урожаев в спеипереселенческих артелях, при огромных затратах государства путем вьщачи безвозмездных ссуд на землеустройство спецпереселенцев. Землеустройство по этим артелям проходило с 1932 по 1937 год. За эти годы на землеустройство артелей затрачено бюджетных средств государства около одного миллиона рублей. артели не несли расходов по их землеустройству.
8* 227

Во всех спецпереселенческих артелях общие грани землепользования установлены. В 108 артелях проведено внутриартельное землеустройство, с полной инструментальной съемкой и разбивкой полей на севообороты, что обеспечило переход 25 артелей на севооборот и поставило спецпереселенческие артели в лучшие условия землепользования, чем колхозы коренного сектора округа <...>»30
Раскорчевка, по мнению бригады, также велась «по-вредительски», колхозам спускались завышенные планы, тогда как неуставные артели даже плановые задания хронически не выполняли. «По неуставным артелям. — отмечали проверяющие, — за 3 года (35, 36 и 37) раскорчевано 22.897 га, т. е. меньше[.] чем колхозами коренного населения, несмотря на то, что эти артели в основном раскорчевывали гари, получили большую государственную помощь кредитами, тяглом и корчевальными машинами, имея к этому излишки рабочих рук, планы же раскорчевки ими ежегодно не выполнялись.
По КАРГАСОКСКОМУ и ПАРАБЕЛЬСКОМУ районам за эти три года на 1 хозяйство в с/хоз. артелях раскорчевано 1,3 га, так же всего лишь 1,3 га раскорчевано и в неуставных артелях, хотя эти артели, не имея обобществленного животноводства, будучи освобождены от лесо-поставок[,] имели большую к ЭТОМУ ВОЗМОЖНОСТЬ. Вместо раскорчевки они свободную рабочую силу использовали на выгодных для себя промыслах (деготь, смола, клепка и пихтовое масло).
Это второй раз подтверждает, что руководство ОТП УНКВД по За-псибкраю проводило вражескую линию, занижая планы раскорчевки и освоения новых земель по спеипереселенческим артелям, делая основной упор на увеличение личных доходов членов артели от подсобных предприятий <...>»31
Бригада рассмотрела динамику посевных площадей в Нарымском окр. в колхозах и неуставных артелях. Основной показатель, по которому было сделано сравнение (средний размер посевной площади на одно хозяйство и одного трудоспособного), также оказался «в пользу» спецпереселенцев, несших меньшую посевную нагрузку. В «Докладной записке» говорилось: «...По ЧАИНСКОМУ району в 1937 году в колхозах нагрузка посева на 1 хозяйство составляла в среднем 7,17 га и на 1 трудоспособного 4,5 га. По неуставным артелям в этом же году нагрузка на 1 хозяйство составляла 5,17 га и на трудоспособного 4,35 га.
Анализ нагрузки по районам показывает, что спеипереселенческий сектор в развитии посевных площадей из года в год имел заниженный план сева. Паровой клин в округе оставался для посева яровых культур только в спецпереселенческих артелях. Вражеское руководство ОТП Управления НКВД Новосибирской области проводило линию льготирования спецпереселенческого сектора, давая полную возможность заниженными планами раскорчевки и посева развивать личное хозяйство членов спецпереселенческих артелей, в силу чего спецпереселенческие артели, используя огромные государственные кредиты, экономически стоят выше, чем колхозы коренного сектора <...>»32
При характеристике животноводства в округе бригада обкома отмечала неравенство в условиях хозяйствования коренного населения и «спецсектора»: «Количество обобществленного крупного рогатого скота
228

в колхозах в три с половиной раза больше, чем в неуставных спеипе-реселенческих артелях.
В развитии животноводства была проведена вражеская линия в планировании и росте стада поголовья, создавшая в отдельных колхозах чрезмерную перегрузку ферм без наличия кормовой базы, а в отдельных колхозах необеспеченность скотными дворами и обслуживание этого скота рабочей силой.
В спеишереселенческих артелях, при наличии обеспечения скотными дворами, кормами и рабочей силой рост поголовья был резко занижен. Развитие же стада поголовья было направлено по линии индивидуального пользования.
Как пример, в ЧАИНСКОМ районе 47 неуставных спецпереселен-ческих артелей (2 236 х-в) имели следующее количество обобществленного и в личном пользовании скота:

Годы
Обобществленный
В личном пользовании
Крупный рогатый скот
Свиньи
Овцы
Крупный рогатый скот
Свиньи
Овцы
1935
775
446
1.137
2.498
1.044
986
1936
675
420
1.304
2.804
1.469
1.143
1937
648
596
1.648
3.333
2.597
2.210
Колхоз "ТАЕЖНАЯ ЗАРЯ" Старицинского с/совета ПАРАБЕЛЬ-СКОГО района при 79-ти хозяйствах и 142 трудоспособных, имеет в обобществленном пользовании молочно-товарную ферму — 89 голов; свиноферму — 257 голов (в том числе 26 свиноматок); овцеводческую ферму — 150 голов; конеферму — 147 голов и пасеку — 89 ульев, имея посевную площадь яровых и озимых в 1938 году — 537 га.
Рядом же расположенная неуставная спецпереселенческая артель "КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ" при наличии 68 хозяйств и 125 трудоспособных имеет обобществленного крупного рогатого скота только 2 коровы. 40 свиней (в том числе 4 свиноматки), овец — 105 голов, при посевной площади в 231 га, поэтому спецпереселенческая артель имела возможность выделять рабочую СИЛУ на организацию наиболее выгодных для себя подсобных промыслов и работала за деньги и натуру в колхозе "ТАЕЖНАЯ ЗАРЯ".
В КАРГАСОКСКОМ районе в Наунакском сельсовете в 3-х колхозах обобществленное стадо крупного рогатого скота составляет 301 гол., а в 4-х неуставных спецпереселенческих артелях, которые имеют одинаковые условия для развития животноводства, нет ни одной головы обобществленного стада <...>»33
Описывая состояние кустарного промысла в округе, бригада отмечала еще более «вопиющий» разрыв в результатах деятельности двух секторов: «В Нарымском округе имеются неограниченные возможности развития кустарных промыслов, как-то: выгонка пихтового масла, спир-топорошка, дегтя, смолы, скипидара, выделка кустарных изделий из местных лесов (деревообработка) и т. п., но кустарный промысел развит слабо, особенно лесохимобработка.
229